Пионер 1989-08, страница 28
ВДОХНОВЕНЬЯ...» ТРУДОВ иЯаправо пойдешь... прямо пойдешь... Тяжелый, вросший в землю грубо отесанный камень лежит в чистом поле на перепутье. На широкой его грани— надпись старинной вязью: «Направо пойдешь— в Михайловское попадешь. Прямо пойдешь— в Тригорское придешь». В сказках для того камень на распутье, чтобы задумался добрый молодец. Для того камень на нашем пути, чтобы вспомнили мы о сказках начале начал нашей литературы. Для того и надпись на камне, чтобы вспомнили мы о том, что знаем об этих, для каждого из нас святых местах— Михайловском, Тригорском. И то, и другое— Пушкин. Приветствую тебя, пустынный уголок, Приют спокойствия, трудов и вдохновенья. Где льется дней моих невидимый поток На лоне счастья и забвенья... — это Михайловское. Я вас люблю, хоть я бешусь, Хоть ото труд и стыд напрасный, И в этой глупости несчастной У ваших ног я признаюсь! — это Тригорское. Роняет лес багряный свой убор, Сребрит мороз увянувшее поле. Проглянет день как будто поневоле И скроется за край окружт>гх гор... — это Михайловское. Они хранили в жизни мирной Привычки милой старины; У них на маслегпще жирной Водились русские блины... Два раза в год они говели; Любили круглые качели, Подблюдны песни, хоровод; В день Троицын, когда народ, Зевая, слушает молебен. Умильно, на пучок зари Они роняли слезки три; Им квас, как воздух был потребен, И за столом у них гостям Носили блюда по чинам... — это Тригорское. Поместья мирного незримый покровитель, Тебя молю, мой добрый домовой. Храни селенье, лес и дикий садик мой И скромную семьи моей обитель!.. ...Люби зеленый скат холмов, Луга, измятые моей бродящей ленью, I Прохладу лип и кленов шумный кров — Они знакомы вдохновенью... — это Михайловское. Душе настало пробуждеше: И вот опять явилась ты, Как мимолетное виде!п.е, Как гений чистой красоты... — это и Михайловское, и Тригорское. В эти места Пушкин наезжал в разные годы, но безвыездно жил здесь долгое время лишь однажды, когда был сослан в имение родителей п 1824 году. Два года провел он тогда в Михайловском. Он был молод— лишь недавно минуло ему 25; горячая африканская кровь бушевала в его жилах; он только что начал узнавать, что такое слава. Он был влюблен в таинства жизни, в чудесные звуки стихов — написанных и еще не сочиненных, в красавиц — знакомых и еще не встреченных. И был грубо оторван от всего, чем дорожил, обречен на жизнь в глуши, на одиночество, скуку. «Скука» — главное слово первых писем его из Михайловского: «умираю скучно», «скука смертная везде», «скучно, да нечего делать». «Бешенством скуки» назовет он потом свое состояние... Но он не только томился скукой и одиночеством. Он претворил уединение в поэзию, «бешенство скуки»— в торжество вдохновения. Он заглянул в бездонную глубину своей души и изумился, а может быть, и ужаснулся ее величию, ибо понял, на что он способен и какое поприще лежит перед ним. Здесь он приходил в отчаяние, здесь он собой восхищался. «Ай да Пушкин, ай да сукин сын!» — это здесь он воскликнул, себе самому прочитав вслух только что законченного «Бориса Годунова». Поэту читатель необходим как воздух, а, кроме себя самого, кого бы он мог посчитать достойным слушателем в оставленном всеми, нетопленом михайловском доме?.. «Добрая подружка» Арина Родионовна чудно сказывала сказки, певала старинные песни, однако историческая драма была не про нее. 25 |
