Техника - молодёжи 1936-11-12, страница 122

И до того нас лямка сдружила, что кусок друг без друга не могли съесть, всем делились. Мне обидно стало от таких слов. Я и крикнул в ответ: «Не бывать такому человеку, чтобы Никиту с ног свалил». Он меня пуще дразнить. «Ну ты, гусь, не хвались».

Скидывает мой Сенька с себя полушубок и — ко мне. По дороге дал двоим такого леща, что те уткнулись в сугроб, барахтаются и вылезть не могут.

А. я знал одну штуку, научил меня ей один борец: когда враг наступает на тебя, отодвинь назад одну hoi у, потом быстро встань ому на носок, всем телом размахнись и ударь. Будь тут хоть медведь и тот не выдержит, свали гея. Хочешь, попробуем? — спросил Торопов.

— Нет, спасибо, — поспешил я ответить. — Рассказывай дальше.

Дальше все вышло, как говорил мой борец. Встретил я Сеньку и так ему поддал, что он растянулся пластом и тут же испустил дух. Испугался я, в ту пору руки на себя наложить хотел, да петля не выдержала--лопнула. Так и ходил я с полосой на шее недели две.

Никита Игнатьевич деловито помешал огонь и, снова раскурив потухшую цыгарку, продолжал:

— Судили меня и дали мне пять лет каторжных работ. Вот отсюда и началась моя 'проклятая жизнь. Наделал я долгов, и сейчас не расквитаться.

Я молчал. Мне казалось, что вот погасни только огонь, и Торопов убьет меня, случайного прохожего, присевшего у его костра.

Он словно разгадал мои мысли и сказал:

— Не 'бойся. Не тот я теперь. а "Делал меня другим вот этот самый

канал. Я ведь тут работаю бакенщиком. А костер раскладываю по привычке— погода, глянь-ко, какая, неохота под крышей сидеть. Небо-то, небо—синьки синее! По-стариковски не спится, прислушиваюсь я к каналу и думается, что должник я на

Я на канал приехал посте того, как в каждом городе по себе память хуйую оставил. Был л дерзкий вор, иногда и кровь пускал, не жалел. Был озлоблен и хитер. Сердце у меня было жестокое. Брата родного — и того убить мог бы. И мечтал я, приехавши в лагерь, поскорее убежать-

Убежать помешало несчастье: упал я с платформы и бревном перешибло мне ногу. Меня положили в больницу. Тут, вижу, ходят за мной, как за малым ребенком. И заплакал я, как малый ребенок. А врач, седенький такой, от меня ни на шаг не отходит. И ведь мало того, что лечат,— душу разговорами бередят: «Зачем воруешь, зачем пьешь, здоровье губишь? Да есть ли у тебя семья? Да не надо ли тебе чего?»

iA я лежу и думаю: «На что вы порох зря тратите?» Однажды, когда боль быша неимоверная, не выдержал я, взмолился: «Доктор, кончай! Христом богом прошу, кончай скорее».

Он на меня руками замахал: «Что вы, что вы, Торопов. Мы с вами еще поживем, поработаем». Тут как раз в лазарет и начальники пришли, интересуются: кто лежит, что за болезнь, поправляются ли. Врач объявляет им про каждого, как и что. Дошли до моей койки. «Ну, думаю, сейчас начнут меня расспрашивать, что сказать им, если в душонке у меня труха никому ненужная...»

Вот один, с орденом на груди, говорит: «Это старый жулик, пахан. Не работал. Как вы думаете, профес

сор, станет он честным человеком?» Доктор молчит. Медицина-то, значит, такими болезнями души человеческой не может заниматься. Тот с орденом не унимается: сел ко мне на койку, протягивает пачку папирос: «кури», и профессору: «Вы, — говорит,--постарайтесь его вылечить. Он будет работать», «Буду, буду!» — за-срал я на зею палату гак, что больные на койках приподнялись.

И что же ты думаешь, вылечили меня. Операцию профессор сделал на-диво, потом доклад про меня читал.

Над каналом блеснули первые полосы зари. Ветер зашелестел в вершинах деревьев.

Я ждал окончания рассказа Никиты Игнатьевича. Он помолчал, потом рубанул рукой воздух и сказал:

— Полюбил я утро! Оно для меня — новая радость. Вот в такое _яже ясное утро, выписавшись из лазарета, я приступил к работе. Это было зорькой новой моей жизни. У плывунов, у бОлот отвоевали мы место для нашего канала. Мы не спали ночами, боролись с водою, с морозом. Потому что я, бездомный волк, почувствовал любовь к каналу.

Окончили мы наш узел сооружения, меня досрочно освободили. Теперь я зажигаю огни у входа в канал, чтобы пароходы ночью плыли надежным путем.

Никита Игнатьевич медленнрй стариковской походкой направился к лодке, качавшейся на посеребренных рассветом волнах.

Я омотрел ему вслед и думал, что остался в долгу перед ним за это повествование, которое я, как умел, пересказал вам.

Национальный оркестр

на строительстве

108