Техника - молодёжи 1964-05, страница 12

РАЧЬИ УШИ

Вадим САФОНОВ

Приходило ли вам в голову, какая изумительная вещь — наши глаза? Предмет отделен от нас, мы ничем не прикасаемся к нему, между ним и нами неощутимая пустота, может быть, самая большая пустота, какую только мы в состоянии вообразить: межпланетное пространство — сам предмет этот, возможно, за миллионы километров. А для нас открыты его форма, цвет, его движения и перемены: мы видим его!

Уши наши человеку вдумчивому тоже вряд ли покажутся менее удивительными, чем глаза. Прозрачен воздух, его звуковые колебания сами по себе не шевельнут и былинки, не заставят дрогнуть осиновый листок. Но наше ухо различает тут целый мир; он необозримо огромен.

Шорохи, свисты, скрипы, гулы, лепет ручьев, лесной шум, морской прибой, тиканье часов, стук машин и станков, рокот моторов, гудки, смех, крики; и еще необозримый мир — мир слов, передающих все мысли людей; мир музыки, одного из самых могучих, самых неисчерпаемых искусств...

Но не только звуковые вести доставляют уши из внешнего мира. Они помогают нам уверенно различать «верх», «низ», «стороны» и соблюдать равновесие: без этого «органа чувства пространства» мы не могли бы ни встать, ни сесть, ни шагу ступить, как человек, впервые в жизни попавший на каток. Вот что значат для нас уши с их замечательным устройством. Помните? Раковина — звукоуловитель, барабанная перепонка на дне слухового прохода, три косточки — молоточек, наковальня и стремечко за перепонкой — в среднем ухе; а в глубине лабиринт — полукружные каналы, улитка...

Там центр нашего слухового аппарата: «корти-ев орган» — дивное подобие лиры с двадцатью тысячами струн-волокон, только не издающей, а принимающей звуки. Там же наш орган равновесия. Три полукружных канала расположены в трех взаимно-перпендикулярных плоскостях, соответственно трем измерениям пространства. Жидкость, наполняющая всю полость, — эндолимфа — кажется густой и молочной от множества взвешенных известковых крупинок. Она колеблется, перемещается при любой перемене положения тела. Крупинки давят на нервные волоски. И мы получаем сигнал,

ИЗ ЗАПИСНОЙ

книжки

ПИСАТЕЛЯ

Рис. В. Кащенко

выпрямились ли мы, наклонились ли и крепко ли держимся на ногах. Нечто вроде бесконечно усложненного внутреннего ватерпаса.

Я напоминаю обо всем этом потому, что мне хочется рассказать случай, происшедший много лет назад. Я работал на научно-промысловом пункте в южном приморском городе, славном издавна своими рыбными ловлями.

На пункте в банках с формалином хранились знаменитая сельдь нашего города, барбуля с ее нежным румянцем, тусклые медузы и гребневики, камбалы с глазами на одной стороне, злые морские коты, похожие на бумажных змеев с хвостом-кинжалом, акулы — «морские собаки», радужные губаны и коньки, будто снятые с шахматной доски. Были и аквариумы с живым населением. Особенно занимали нас, самых молодых, маленькие, ловко плавающие рачки-креветки.

Время от времени мы замечали (происходило это обычно после линьки), что они брали клешнями песчинки и старательно запихивали их в ямки у основания усиков. И до тех пер, пока им не удавалось успешно закончить это странное дело, они чувствовали себя беспокойно. Двигались, как пьяные.

Прибытию на пункт профессора из Ленинграда предшествовала молва, что едет известнейший гидробиолог страны. Ждали его с трепетом. Теперь я думаю, что то был человек лет 50—55 — не так уж старый. Но тогда я увидел величественную, как на портретах Тургенева, серебряную седину, особенную почтительность, с какой профессора сопровождали научные работники, и мне он показался по меньшей мере

древним патриархом. Он кивнул мне,-довольно бегло осмотрел сокровища в формалине. И остановился перед креветками. Они как раз были увлечены своим загадочным и забавным занятием. Патриарх смотрел на них с мальчишеским любопытством. А я в изумлении не отводил от него глаз — ведь я еще не знал, что ученые всегда любопытны, как школьники, иначе они не были бы учеными.

Гость коротко и властно попросил

пересадить рачков в другой аквариум, чтобы была в нем только чистая вода. И сам уселся рядом с таким решительным видом, что научные сотрудники, робко и уважительно помедлив, разошлись, чтобы не мешать ему.

А в аквариуме постепенно началось странное. Креветки, перевернувшись на спину, больше не вставали. Другие боком тыкались о стенку. Третьи стояли на голове, опираясь усиками. Они вели себя совершенно так же, как будущие пассажиры межпланетного корабля в состоянии невесомости.

Вдруг профессор прервал молчание. ■

— Отлично, — сказал' он, обращаясь, несомненно, к креветкам, так как меня он не замечал. — Сейчас вы. протанцуете танец, какой вам никогда и в голову не приходил!

Откуда явились на сцену железные опилки, я не помню. Возможно, что профессор все-таки заметил меня и велел достать их. Горсть опилок была всыпана в аквариум, и надо было полюбоваться поспешностью, с какой креветки начали ловить их и всовывать в ямки на усиках!

И все пришло в порядок. Сила тяжести возникла снова. Опрокинутые приняли обычное положение. Заплавали стоявшие на голове.

Тут профессор сунул руку в брючный карман и, подобно фокуснику, извлек магнит, обыкновеннейший магнит — подковку — отраду всех мальчишек. Он поднес подковку к аквариуму сверху. И креветки легли на спину. Он поднес магнит сбоку — и все креветки повернулись набок, брюшком к магниту. Он водил магнитом вверх, вниз, вправо, влево, и население аквариума, покорное магической подковке, все согласно валилось, вставало, взвивалось на хвосты, совершало сальто-мортале. Это было необычайное зрелище.

— Профессор, — услышал я заикающийся голос вошедшего в комнату нашего гидрографа, — ради всего святого, вы преподаете физкультуру креветкам?!

Профессор спокойно спрятал подкову обратно и обернулся к нему.

— Пустяки, коллега. Просто повторение одного классического опыта...

И затем он прочел двухминутную лекцию, которая врезалась мне в память. Он сообщил, что песчинка, вкладываемая креветкой в ямку на усике, — это «слуховой камешек», или, точнее, камешек равновесия. Потому что профессор отрицал, чтобы креветка могла слышать. Ее «зародыши ушей» — открытые ямки — годны еще только как самые простенькие (да и то с помощью песчинки!) органы равновесия. Куда давит тяжесть песнинки — там низ. Песок заменили железными опилками, и магнит сыграл с креветками каверзную шутку. «Камешек» в ямке стал указывать «низ», в зависимости от положения магнита, то вверху, то сбоку. А рачок послушно, торопливо, отчаянно приспособлялся к неугомонной пляске пространства!

Тогда я понял и накрепко усвоил (ведь я видел танцы креветок собственными глазами), с какого «пустячка», почти смешного, начиналось некогда и у наших далеких предков развитие удивительного, сложнейшего и благородного органа, который мы называем человеческим ухом.