Техника - молодёжи 1993-07, страница 38

шает, что до чисто научных аргументов в этой области ученый мир еще не дорос.

И вот в 1772 году великий химик объявляет: все желающие могут стать свидетелями небывалого, уникального эксперимента по сжиганию в запаянном котле... алмаза. Поистине, любопытство превозмогает все. Оппоненты, не желавшие вникать в суть прежних опытов со всякими там серой, фосфором или углем, валом повалили в лабораторию Лавуазье (кстати, по тем временам — едва ли не лучшую в мире).

Алмаз не подвел: сгорел согласно тем же законам, что и другие, презренные материалы. Ничего нового с научной точки зрения не произошло. Зато кислородная теория, механизм образования «связанного воздуха» (углекислого газа) дошли наконец до сознания самых закоренелых скептиков. Так исчезло из лексикона науки слово «флогистон». (Хотелось бы знать, что надо сжечь, чтобы та же участь постигла пресловутый «эфир»? Но это уже другая тема.)

Судьба справедлива. Если ученому с европейским именем, богачу и аристократу пришлось пожертвовать ради признания алмазом, то другому, не столь знаменитому, удалось расплатиться более дешевой монетой. Хотя тоже необычной. Причем эта «рекламная история» также связана с изучением углекислого газа, только на этот раз в твердом состоянии. «Сухой лед» довольно-таки случайно получил мало кому теперь известный французский экспериментатор Тилорье. Открытие, между прочим, не из рядовых: впервые газообразное вещество было переведено в твердую фазу (если, конечно, не считать водяного пара). А в то время (первая половина XIX века) это считалось даже не проблематичным, но просто невозможным. Испытав, так сказать, полное непризнание, Тилорье решил «бить на эффект». Из сухого льда он стал штамповать крупные монеты и раздавать маститым оппонентам. И наслаждался впечатлением, когда через некоторое время белые кружочки без всякого следа исчезали. Ну а потом дело быстро подхватили мороженщики.

Известно, с каким спокойствием, если не сказать — равнодушием, был поначалу встречен открытый Д.И. Менделеевым периодический закон. Какая-то численная зависимость свойств химических элементов от их атомного веса — закон ли это? В самых снисходительных отзывах предлагалось в лучшем случае использовать менделеевскую таблицу в учебных целях, чтобы облегчить усвоение курса химии. И ученый пускает в ход смелый пропагандистский прием: на основе своей системы прогнозирует открытия новых химических элементов.

Это сейчас подобные прогнозы стали обычными — взять хотя бы физику элементарных частиц. А тогда имелся, пожалуй, лишь единственный

пример научного предсказания. За четверть века до открытия Менделеева математики Леверье и Адаме решились, ни разу не глянув в телескоп, объявить о существовании новой планеты — Нептуна. Но они исходили из уже готовой и общепризнанной теории тяготения и механики Ньютона, использовали хорошо разработанный математический аппарат. И то их результаты стали сенсацией. А химический прогноз, да еще «вслепую», без теоретических обоснований — такое выглядело уж совсем рискованно. Вызов приняли задетые за живое химики всей Европы — и вот один за другим были открыты предсказанные Менделеевым новые элементы — галлий (1875), скандий (1880), германий (1886), полоний (1899).

Как ни странно, довольно прохладно воспринял ученый мир даже открытие рентгеновских лучей. Да и вообще им, оказывается, «не повезло» еще задолго до этого события. Дело в том, что значительно раньше Рентгена то же излучение наблюдал его коллега и соотечественник Ленард, а также английский физик Крукс (изобретатель той самой трубки Крукса, которой Рентген обязан своим открытием). Оба они сочли непоцятное явление капризом аппаратуры. Кстати, похожая история произошла и с гамма-лучами, точнее, с радиоактивностью в целом. Один из творцов фотографии, Ньепс, почти за 40 лет до Беккереля обнаружил потемнение только что изобретенной им фотопластинки от солей урана. И, раздосадованный, выкинул ее в мусор как неудачный образец. Но мы отвлеклись.

Итак, поначалу рентгеновские лучи почему-то не привлекли особого внимания. Правда, период равнодушия здесь не затянулся, поскольку рекламное средство нашлось довольно быстро. Ученый просто обнародовал первый в истории рентгеноснимок — изображение кисти руки с просвечивающими костями и обручальным кольцом на пальце. Рука, между прочим, принадлежала его супруге, случайно зашедшей в лабораторию во время опытов. И что же? Проникающие свойства новых лучей вызвали... большое возмущение общественности! Подумать только: ведь на этих сомнительных снимках человек предстает даже не просто голым, а уж совсем в каком-то извращенном виде... Какой удар по нравственности!

Профессор, хотя и не ожидавший такого замечательного эффекта, понял, что оправдываться не стоит. Наоборот — продолжал демонстрировать все новые неприличные изображения. Естественно, уж тут-то сенсация мгновенно облетела мир. И вот, под аккомпанемент настойчивых призывов запретить дальнейшее исследование «икс-лучей» открытие стремительно ворвалось в повседневную жизнь, а в 1901 году увенчалось присуждением Рентгену Нобелевской премии — пер

вому среди физиков.

Что ж — похоже, общий итог ре-кламно-научной деятельности прошлых веков вполне положителен. Да и вообще,, картина рисуется прямо идиллическая. Все эти профессора, эти старомодные оригиналы с их невинными сенсациями... Ну, даже сжег Лавуазье алмаз — тоже ведь типичная причуда аристократа. И главное, дальше события неуклонно идут по одному сценарию: эффект срабатывает, привлекает внимание ученых, приходит серия подтверждений — и все кончается к вящему торжеству науки.

Но понятно, что для полноты обзора надо заглянуть и в наш бурный революционный век. А здесь, оказывается, уже далеко не все так просто и мило. И нынешним «научно-рекламным кампаниям» отнюдь не гарантирован классический счастливый конец. Судите сами.

В марте 1989 года электрохимики Мартин Флейшман (Англия) и Стэнли Понс (США) на специально созванной пресс-конференции возвестили о сенсационном достижении: на простейшей установке, при комнатной температуре проведена реакция слияния ядер дейтерия («ТМ» № 7 и 8 за 1989 г.). Открывается путь к созданию принципиально новых источников энергии — огромной мощности и притом идеальной экологической чистоты!

Вот это была реклама — не в бровь, а прямо в глаз. Вспомним: как раз тогда угроза энергетического кризиса и неудержимого загрязнения планеты была темой номер один в мировой прессе.

Заметим также, что авторы решили «бить на эффект» сразу, не ожидая суда коллег. Ведь как полагалось поступить профессиональным служителям науки по ее неписаным, но строгим канонам? Выбрать соответствующий специальный журнал, какой-нибудь «Электрохимический вестник». Послать туда статью под скромным названием «К вопросу об электролизе тяжелой воды на палладиевом катоде» (а именно к этому сводились опыты Флейшмана и Понса). Дождаться публикации в порядке общей очереди. И только если ее не оценят собратья-электрохимики, подумать о каких-то «неканонических» приемах. А тут...

Эксперимент бросились повторять в десятках лабораторий. Мировые цены на палладий начали расти не по дням, а по часам. Посыпались сообщения, что холодный ядерный синтез (ХЯС) проведен в США, СССР, Индии, Чехословакии... Но — уж как началось «не по классике», так пошло и дальше: ажиотаж быстро утих. Надежных признаков чудо-реакции в подавляющем большинстве опытов найти не удалось. И всего через четыре месяца авторитетнейший международный научный журнал «Нейчер» напечатал несколько больших разгромных статей о «дутой сенсации». Тот номер даже назвали последним гвоздем в гроб холодного синтеза («ТМ» № 9 за 1989 г.).

36