Техника - молодёжи 1996-01, страница 58

Эсминец «Керчь» наводит торпедные аппараты...

Пли!

Теперь некому отвести торпеды. Надругались над Чудотворной... Три мощных взрыва... Дредноут кренится. Орудийные башни срываются в воду...

Прощай, «Катюша»!.. Это возмездие всем нам, не сумевшим отстоять свои святыни».

Этот трагический эпизод запечатлен в романе Алексея Толстого «Хождение по му-

«Керчь» полным ходом подошла к «Свободной России» и выбросила мины. Матросы медленно сняли фуражки. Первая мина ударила в корму — дредноут качнулся, охваченный потоками воды. Вторая попала в борт, в середину. Сквозь тучу пены и дыма было видно, как закачалась мачта. Дредноут боролся, будто живое существо, еще более величественный среди ревущего моря и громовых взрывов. У матросов текли слезы...

Командир Кукель весь высох в эти минуты,— остался у него один нос, протянутый к гибнущему кораблю. Ударила последняя мина (четвертая по счету. — Н.Ч.), и «Свободная Россия» начала переворачиваться вверх килем... Она сделала еще усилие, будто приподнималась из воды, и быстро пошла на дно в пенном водовороте».

Из этой шипящей пучины среди всплывших обломков корабельного дерева, старых бушлатов, пробковых коек и прочего хлама поднялась на поверхность и икона из судовой церкви. Ее поднял из воды новороссийский рыбак, пришедший на створ Дообского маяка, чтобы поживиться всплывшим корабельным скарбом. Поднял, оттер от мазута и перекрестился. Такой Божьей Матери он еще никогда не видел: семь кинжалов с трех сторон тянулись своими остриями к сердцу Царицы Небесной. Рыбак положил икону на носовую банку барказа и погреб дальше. Вскоре он заметил, как в голубой колышени летнего моря сверкнул серебряный оклад. То был образ Спасителя, плававший, несмотря на тяжелые ризы, ликом вверх. Прошептав молитву, рыбак подобрал и его. Затем мертвая зябь принесла ему еще две иконы.

В тот же день он отнес свои находки в главный храм Новороссийска и передал иконы затопленной эскадры настоятелю — отцу Севериану...

Таким был тральщик -Китобой».

Март 1990 года. Каир.

|Ч| ля меня эта история началась в Каире, I 1куда мы с Семеном Шуртаковым, быв-■ЫЬшим старшиной I статьи Тихоокеанского флота, а тогда одним из секретарей Союза писателей СССР, прилетели по приглашению посла — В.М. Журавлева. А пригласили нас на открытие в Порт-Саиде обновленного памятника морякам крейсера «Пересвет», погибших вместе с кораблем в конце 1916 года.

Мы ступили на египетскую землю, памятуя строки Николая Гумилева: «Кто испробовал воду Нила, будет вечно стремиться в Каир...», и еще старинное восточное присловье — кто не бывал в Каире, тот не видел мира.

Пребывая в туристском благоговении, мы как-то не придали особого значения тому, что и в аэропорту, и на всех перекрестках, и возле нашего отеля «Гиза» — всюду маячили автоматчики в малиновых беретах и черных униформах — коммандос. Каир был на военном положении со времен последней арабо-израильской войны или покушения на Анва-ра Садата. Ну был и был... Мы сегодня в Москве тоже быстро привыкли к омоновцам с автоматами...

Первый же наш вечер выдался пустым, то есть ничем не занятым, и мы с Семеном Ивановичем, человеком, несмотря на солидные седины, весьма любознательным, выбрались в город. Поскольку никакой валютой родной Союз писателей нас не снабдил, из всех доступных нам развлечений была разве что прогулка по набережной Нила. И конечно же, нам захотелось спуститься к реке, благо что и ступеньки для этого были сделаны, и небольшие площадочки вроде лодочных причальчиков. Как пелось в тогдашних песнях — «когда же ты придешь в конце пути, свои ладони в Волгу опусти». Повинуясь этому лирическому призыву-порыву, мы и опустили свои ладони во всамделишний Нил, ничуть не боясь нильских крокодилов и любуясь полетами летучих мышей, порхавших над древней рекой. Вдруг сзади, с набережной, клацнул затвор автомата и гортанный голос громко скомандовал:

— Hands up! (Руки вверх)

Автоматчик в малином берете сопровождал свою команду весьма убедительным вскидыванием сТыола родного «Калашникова». В первый раз в жизни мы подняли руки вверх. И где — на берегу Нила.

— Your documents? (Ваши документы?)

О, ужас — у нас не было документов! Наши паспорта остались в отеле, администратор обещал выдать их нам утром после соблюдения всех полицейских формальностей. Как мог, я объяснил это египетскому коммандос на английском. То ли он меня не понял, то ли не знал, что с нами, подозрительными иностранцами, делать, но парень вызвал офицера, коренастого черноусого капитана, смуглого, как закопченный желудь.

Я объяснил ему по-английски, что мы писатели из России и только что прилетели по приглашению посла.

— Разве вас не предупредили, что к реке спускаться нельзя? — спросил капитан на почти правильном русском языке.— Тем более вблизи резиденции президента,— кивнул он на особняк за глухим каменным забором, ничем не выдающимся в ряду других таких же вилл. Мы клятвенно заверили его, что никто ничего не успел нам еще объяснить, что мы только что с самолета, оставили вещи в отеле и документы тоже.

— Где ваш отель?

Отель «Гиза» был в трех шагах от места происшествия, и капитан, препроводив нас к стойке администратора, потребовал наши паспорта. Перепуганный портье-араб достал наши «серпасто-молоткастые», капитан сличил физиономии «диверсантов» с фотокарточками и вернул документы.

— Все в порядке.

На радостях, что так легко выпутались из международного конфликта, я принес из номера свою книгу о «Пересвете» и подписал капитану.

Он полистал ее, поблагодарил.

— Обязательно прочту.

— Вы очень хорошо говорите по-русски.

— У меня мама русская,— усмехнулся ка-

«Бывает,— подумал я,— учился где-ни-будь в Баку или в Лумумбарии, познакомились, влюбились, увез».

— Вам бы с мамой моей поговорить,— сказал капитан,— Ее дед был морским священником. Плавал на Черном море... Она много чего знает про русский флот.

— А где она живет?

— Здесь же, в Каире... Я бы сам вас завтра к ней отвез. Но у меня такая служба, что лучше не контактировать с иностранцами... Вы понимаете?

— Да, конечно.

— Если хотите, за вами заедет мой младший брат Хабиб.

На том мы и договорились.

Остаток вечера и полдня до назначенного срока прошли в отчаянных, типично советских сомнениях — а не провокация ли это египетских спецслужб? Увезут, как журналиста Битова украли в Италии, и ку-ку, Гриня...

И все-таки я рискнул сесть в автомобиль такого же смуглого и черноусого, как старший брат, Хабиба, владельца, как выяснилось по дороге, ателье мужского платья.

Мы приехали в Хелиополис — каирские «Черемушки», такие же уныло-безликие, как и в Москве. В одной из панельных скорост-роек и жила, как неожиданно назвал ее владелец каирского ателье,— матушка, Пелагея Сергеевна, урожденная Сперанская.

Сухонькая, весьма немолодая женщина, годов которой прибавляло полумонашеское вдовье платье (муж погиб при обороне Суэцкого канала), уже давно нас поджидала.

Под английский чаек с арабским печеньем пошел взволнованный разговор о русских делах давно минувших лет и почему-то все еще трогавших нас и даже владельца каирского ателье Хабиба Сперанского. Нет, конечно же, он носил иную фамилию, но все же по матери он был продолжателем старинного рода православных священников.

— Батюшка мой ходил еще в цусимскмий

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ Г96

ЕЯ