Техника - молодёжи 1997-04, страница 60

«Нет, — ошарашенно подумал Гав, — никакой это не сон, и галлюциногены здесь тоже ни при чем! Моя фантазия такое измыслить не способна, я не Стивен Кинг!». Случайник тем временем поднялся со стула.

— Вот, в общем, и все. Даю вам на размышление остаток вечера, ночь, и весь завтрашний день. Из дому выходить не пытайтесь, ничем хорошим это не закончится. Советоваться с кем-либо тоже не рекомендую; в издательство дозвонитесь без проблем, а в остальные места — извините. За работу не беспокойтесь: если вы примете мое предложение, вам за прогул только премию выпишут, а если откажетесь, то... Ладно, не будем о грустном. Еды, кстати, у вас в холодильнике полно, так что голод вам тоже не грозит

С этими словами он покинул комнату. Гав медленно встал на ноги и двинулся следом, приготовившись к головокружению или тошноте, однако ни того ни другого не ощутил.

В прихожей случайника не оказалось. Через секунду его местонахождение выдал звук спускаемой воды. Выключив свет в туалете, он снял с вешалки пальто, одел, застегнул пуговицы. Шапку надевать не стал, сунул ее за пазуху. Буркнул с деланной застенчивостью:

— Люблю дешевые эффекты, понимаешь...

Вернулся обратно в комнату, открыл балконную дверь и вышел наружу. Гав машинально последовал за ним.

— Ну, — сказал случайник, ловко перекидывая ногу через перила,— надеюсь на ваше здравомыслие. До скорой встречи!

Перекинул вторую ногу и бросился вниз Резко пахнуло ветром. Восходящий поток воздуха подхватил незнакомца, раздув полы его пальто и заметно замедлив падение.

«Он сказал — за неделю... Как летит... Не был бы уверен, не прыгал. Кроме того, коллеги прикрывают — ветер о откуда взялся, да еще такой редкостный — вертикальный... — размышлял Гав, наблюдая за неспешным падением гостя. — Но ведь у меня способности, не так ли. И если чего-то очень сильно захотеть...»

Случайник летел прямо в здоровенный сугроб. Сугроб выглядел впечатляюще даже отсюда, с четырнадцатого этажа. Гав знал, что высотой он в человеческий рост и навален недавно, почему и состоит преимущественно из мягкого свежего снега.

Но преимущественно — не значит полностью.

В силу специфики профессии Гав повидал немало смертей. Он

видел застреленных в подъездах, замерзших на улице, разбившихся в авариях. Наблюдал, как вытаскивают людей из под развалин, вместе со спасателями отчаянно надеясь, что очередной извлеченный еще жив. По долгу службы приходилось ему сталкиваться и с теми, благодаря кому раздавались все эти выстрелы, переворачивались машины и рушились здания. Некоторым из них он, положа руку на сердце, не мог пожелать ничего, кроме смерти — и желал. Не был Гав трусом, и, зная цену жизни, не боялся оказаться сильнейшим в схватке за нее. Но полностью сосредоточиться на одном лишь пожелании смерти другому... Было в этом что-то темное, запредельное, то, что отличает палача по призванию от солдата по необходимости. (Впрочем, свои чувства Гав проанализировал после. Сейчас он действовал скорее инстинктивно, нежели осознанно).

Случайник пролетел уже половину пути. Он развел руки в стороны и, похоже, получал от полета удовольствие.

Гав представил себе скребок.

Обыкновенный дворницкий скребок, из полотна двуручной пилы. Сломанный — иначе он не попал бы в сугроб. Гав очень хорошо вообразил этот нехитрый инструмент для борьбы со льдом, его треснувшее занозистое древко и собственно полотно, ржавое и обломанное, так что на древке остался лишь острый треугольный осколок. Естественно, скребок был упрятан под снег вертикально, железной насадкой вверх.

Случайник с громким уханьем воткнулся в сугроб, погрузившись в него полностью Снежная пыль взлетела до самых фонарей, на мгновение выхватив из небытия призрачные световые конусы.

Прошла секунда, затем другая.

Пошатываясь, случайник выбрался из сугроба. Его бурое пальто стало белым от снега и сидело на нем как-то странно. Он сделал шаг, второй, третий...

«Не получилось...».

На четвертом шаге случайник упал.

Он рухнул навзничь всей поверхностью тела, как падает поставленное на торец бревно. И сразу же у припаркованной на углу «Ниве» зажглись фары. Машина тронулась с места и быстро поехала в сторону лежащего.

«Ну, хотя бы слегка?!..»

Из «Нивы» выскочили двое, подбежали к подельнику, приподня-

КАЛАШНИКОВ

АВТОМАТ

(отрывок из романа)

История любит причудливые совпадения. Представим себе, что, оседлав Машину Времени, мы попадаем в середину прошлого столетия и в разговоре со случайным собеседником слышим ненароком: «О, автомат Калашникова¹ Автомат Калашникова! Его хвалил Крылов и ругал Белинский!» И только после некоторого замешательства станет ясно, что речь идет не о прославленном скорострельном оружии XX в., а о романе «Автомат» Ивана Тимофеевича Калашникова (1797 —1863), автора и других модных в ту пору сочинений: «Камчадалка», «Дочь купца Жолобова», «Изгнанники».

Напечатанный в 1841 г. «Автомат» — роман вполне реалистический. Но есть в нем видения больного героя, которые как бы предопределили фантасмагории «Мастера и Маргариты» М.А. Булгакова. В чем и сможет убедиться читатель. А заодно и в правоте наших предков, которые любили говаривать: «Россия-матушка загадочна: в одном веке аукнется, в другом — откликнется.....

Юрий М. МЕДВЕДЕВ

Евгений видел себя посреди огромного зала, которого стены и высокие своды были сильно разогреты Духота и жар нестерпимые, Евгений с трудом пробирался сквозь толпы. Вдали, на кафедре, высокий и сухощавый профессор читал лекцию. Фигура его была столько же отвратительная, сколько ужасна. Глаза его сверкали, как угли. Евгений затрепетал, встретившись с его взорами. В них было что-то страшное, нечеловеческое. С губ его не сходила насмешливая и злая улыбка. Казалось, у него было два лица. Одно неподвижное, наружное. Другое внутреннее, движимое непонятой злорадостъю. Из уст его лилось развращение и богохульство год фирмою философии. Главная тема его учения состояла в том, что жизнь дана на время, что могила есть предел существования и что надобно пользоваться жизнью и жить только для себя. В руках его была мертвая человеческая голова. Разбирая ее нервы, профессор доказывал материальность душевных явлений, скотоподобность человека, мечту нравственное™ и добродетели. Судорожный трепет проникал Евгения при каждом богохульном слове развратителя, но окружавшие кафедру молодые люди слушали его с восторгом.

— Итак, — говорил профессор, — нет более сомнения, что человек есть автомат. Великие учителя Германии наконец открыли глаза слепому человечеству. Отныне обязанностью человека должно быть наслаждение, целью его действий земное блаженство, его собственное «я». Прочь добродетель, любовь к ближнему, великодушие. Нам нечего думать о других: жизнь нам дана для нас. Поспешим ею воспользоваться вполне.

— Злодей, — вскричал с гневом Евгений. — Это ли ты называешь философией? В том ли состоит премудрость, чтобы отвергать все то, что возвышает человека над материальным миром и приближает его к богу?

— Друг мой, — отвечал профессор с ужасным равнодушием. — Ты горячишься

потому, что еще я не показал тебе истину лицом к лицу. Подойди ближе. Укажи мне на любого из этой толпы — и ты увидишь своими глазами справедливость моих слов. — После того профессор подозвал одного из слушателей, снял с него волосы, и нагнувши его к Евгению, сказал ему:

— Смотри!

Евгений с ужасом увидел, что голова слушателя была алебастровая. Он решился постучать в нее рукою. Звук подтвердил видимое глазами. Профессор молча надел опять волосы на голову слушателя и с адским самохвальством сказал трепещущему Евгению:

— Вот плоды исследований девятнадцатого века!

— Боже милосердный, ужели так созданы все юди?

— Все, — с торжественным видом подтвердил философ. — Все и ты сам. — Он поднес к Евгению зеркало, и Евгений увидел с трепетом, что и его голова была также алебастровая.

— Благодари, что я открыл тебе глаза!

— О, будь проклят ты с твоими адскими открытиями! — вскричал Ев ений. — Злодей, ты лишил меня навсегда единственного утешения, веры в бессмертие. Горе мне, горе!

— Кто смеет поносить нашего великого наставника! — воскликнула толпа, бросившись на Евгения. — Смертс дерзкому!

Евгений чувствовал, что ему давило грудь и сжимало горло. Дыхание останавливалось, болезненные стоны вырывались из запекшихся уст...

Между тем новые грезы окружили Евгения

Он видел себя посреди шумного пира. Та же толпа автоматов его окружала. Мужчины и женщины, полупьяные и полунагие, сидели за столом, уставленным бутылками. Вино лилось рекою. Раздавались развратные и безумные крики и песни. Профессор был председателем праздника и примером развращения. Обняв одною рукою сидевшую подле него прелестницу, а другою подняв кверху бокал, он возгласил зловещим голосом:

— Да здравствует ничтожество!

В это мгновение Евгению показалось, что в глазах профессора сверкнул синий пламень, и сквозь наружность веселящегося лица выглядывал злобный образ демона. Пирующие, казалось, этого не видели и на возглас профессора, опоражнивая стаканы, запели с неистовыми воплями:

Слав а веку просвешенья! Чужды мы предрассужденья,

Чужды веры мы оков, Нам не страшен гнев богов.

Стрелы их для нас бессильны, Нам защита — мрак могильный

От громов, от казней их.

Вечен гроба сон и тих.

Чада праха, чада тленья, В вихре сладкого забвенья,

Средь забав, в пылу страстей Позабудем краткость дней.

Жизни быстрые мгновенья Посвятим для наслажденья.

ТЕХНИКА-МОЛОДЕЖИ 4 ' 9 7

58