Юный техник 1970-01, страница 33

10 ферраля 1952 года он впервые поднялся в воздух. Первый прыжок...

«Пошел!» — инструктор слегка хлопает по плечу. Вячеслав отталкивается от ребристого порога люка. Распластался, идет к земле, а ладони ловят тугие жгуты воздушных струй. Такие упругие — опереться можно!

Чуть повернул кисть — вошел в спираль. Подогнул ноги, вытянул руки — сальто в воздухе. Но все это он узнает позже. А пока — прыжок, рывок раскрывшегося парашюта; вспаханное поле бьет о подошвы — приземление.

Сделав 10 прыжков, ощутив себя на какое-то краткое мгновение птицей, Томарович перестал мечтать о штурвале реактивного истребителя. Он стал парашютистом. После прыжков снова теория, снова занятия в классе...

Мы связываем со словом «машина» понятие о чем-то громоздком, собранном из множества хитроумных, преимущественно металлических, деталей. Парашют под это понятие явно не подходит. Так раньше думал и Томарович.

Первые прыжки опрокинули, отбросили напрочь эту мысль. Парашют — тоже машина, очень сложная и компактная. Машина, все детали которой должны работать четко, с микронной точностью. Иначе...

Вячеслав изучает парашюты различных систем. Он изучает и укладывает, пакует в зеленый ранец разноцветный шелк купола, белые струны строп. Он помогает девчатам готовить «машины» (с легкой Славиной руки так называют теперь парашюты друзья по секции) к прыжкам. Потом прыжки, много прыжков... В воду, когда неуютным холодом отсвечивает узкая лента не по-летнему стылой реки. И тянешь стропы, чтобы не промахнуться, принять ванну, хотя купание в сентябре не в моде.

Прыжки ночью. Когда темнота мягким зверем ложится на плечи с первой секунды, а ты падаешь в ничто, и лишь вверху уходят в сторону бортовые мигалки самолета.

Прыжки на точность, когда ты сам уже работаешь, как машина, с необычной точностью, сжав воедино свою волю, свое умение, свой глазомер, чтобы попасть в белый крест, выложенный в центре поля.

В книжке парашютиста у Томаровича число прыжков уже давно выписано трехзначной цифрой. И новички с почтением смотрят на Вячеслава. Но асы все еще называют его «зеленым».

И вот трое ребят — Юрий Архангельский, Александр Дунаев, Вячеслав Томарович, — облаченные в комбинезоны, молча сидят в самолете и ждут, когда «Антоша» закончит набор высоты. Сейчас мысли всех троих там, внизу, где на зе

леном поле распластало свои лапы белое полотнище креста, возле которого столпились спортивные комиссары. Трое идут на побитие мирового рекорда на точность приземления в групповом прыжке с -высоты 1500 м.

Вячеслав прыгает вторым... Вся воля, все мысли сосредоточены сейчас на одном — попасть в этот крест. Ветер начинает сносить их, и трое подтягивают стропы, стараясь удержаться, не уйти от белого паука. Потом, погасив разноцветный купол, отстегнув привязную систему, Вячеслав будет принимать поздравления, вяло жать руки, устало и медленно произносить слова: слишком много сил и воли отнял этот прыжок. Зато мировой рекорд побит!

После этого никто уже не называет Томаровича «зеленым». Он стал одним из лучших спортсменов страны. И вот последний семестр института. Что дальше?

Однажды на поле к Томаровичу подходит пожилой мужчина в кожанке, здоровается, начинается разговор. Он представитель научно-исследовательского института. И предлагает Вячеславу работу — интересную, трудную, связанную с любимым спортом. «Нам нужны такие опытные люди... У нас еще никто на скуку не жаловался... Надумаете, не спешите... Риск немалый...»

Через месяц Томарович дал ответ.

Обычные испытания парашюта проводят на высоте в 1000 м. Испытатель может пролететь это расстояние со все возрастающей скоростью за 20, максимум 21 сек. Много это или мало в жизни человека?

Пять секунд — свободное падение. Правой рукой испытатель рвет на груди кольцо парашюта. Рванул и инстинктивно повернул голову: как там ранец? Раскрылся или нет? Купол вытянулся в длину. Тянет стропы. Сейчас еще немного — и он надуется, примет вес.

Десять секунд, а рывка нет. Еще секунда — купол не наполняется, закрутился.

Одиннадцать секунд. Испытатель подтягивает стропы.

Двенадцать секунд. Испытатель пытается развести стропы, заставить работать купол.

Тринадцать секунд. Нет, не наполняется купол. Почему?

Это-то «почему?» и отличает испытателя от обыкновенного парашютиста. Когда тот покидает самолет, все мысли его заняты прыжком, приземлением, своими переживаниями и ощущениями. У испытателя все это отбирает емкое «почему?». Все мысли его заняты парашютом. Если этого нет, какой же ты испытатель?

(Окончание на стр. 34)

31