Юный техник 1979-02, страница 41

«Пронесло... Но это еще не все!»

Перегруженный, мокрый самолет едва-едва тащился, хотя мотор работал на полных оборотах. Маневренности у самолета не было. Машина лениво, с большой задержкой слушалась рулей. На ней опасно было скользить, входить в глубокий вираж, резко терять высоту, если какой-нибудь «мессершмитт» начнет гоняться за мной. Самолет упрямо не хотел забираться выше двухсот метров. Ладно, двести так двести. Местность не сильно холмистая. Может, проскочу.

Но потом я заметип, что мотор перестал справляться с нагрузкой. Самолет медленно снижался. Я прибавил обороты, снял перчатку, начал шарить по борту кабины. Обледенение! Напряг зрение. В лиловых отблесках огня, выбрасываемого из патрубков мотора, увидел заиндевевший козырек кабины, плоскости, расчалки. Значит, холодный северный ветер нагнал еще одно испытание. Никакой обогревательной системы на У-2 не было. Машину тянуло к земле. А мотор уже работал на полную мощность. Работал тяжело, и я почти физически ощущал, что на таком режиме он долго не протянет. Хотя стрелка высо-тометра скатилась до 150 метров, я решил прижать машину еще ближе к земле. Хорошо, что у нас не растут эвкалипты, а одни березы и сосны, деревья помельче. По-моему, машина летела, едва не касаясь колесами их верхушек.

Бреющий полет тяжел. Это знает каждый летчик. Но когда на борту дети, он становится много тяжелей. Когда деревья стремительно проносятся под шасси, вь'сотки проходят по сторонам выше плоскостей, самолет все время трясет, тогда полет походит на пытку. У меня устали глаза, с каждой минутой было все труднее определять расстояние. На каждый поддув ветра

38

надо было мгновенно реагировать, иначе качнет на крыло, швырнет вниз воздушный поток, а высоты нет, не успеешь спохватиться — и врежешься в лес.

Впереди по курсу стояла одна зенитная батарея. Обойти или ■ проскочить наудачу? Обходить далеко, да и запаса бензина уже не было. Пойду прямо. Немцы в предрассветные часы любили поспать. Кому охота выскакивать из теплых землянок в дождь, слякоть к холодным орудиям, искать по рокоту двигателя одинокий самолет, который наверняка идет в облаках, и палить в белый свет, как в копеечку⁷

Так, уговаривая себя, я подлетел к батарее. Но дежурный, видно, страдал бэссонницей и поднял зенитчиков по тревоге. Метрах з пятистах впереди вспыхнул прожектор, и его свет уперся в самолет. Мириады разноцветных огней замельтешили в глазах.

Как ни хотелось избегать резких движений и вызывать перегрузки, но я начал усиленно двигать педалями, чтобы вырваться из прожекторного луча. Залаяли автоматические пушки «шпачдау», или, как мы их звали, «бобики». Кабина наполнилась дымом разрывов. Осколки ударили по крыльям, перебили трос левого элерона... Машина перестала слушаться ручки управления. Теперь вся надежда на руль высоты и педали, соединенные тягой с рулем поворотов.

Самолет стал заваливаться набок. С большим усилием я вытянул его из падения.

Из последних сил самолет пробился к тучам. «Теперь вы меня не достанете», — подумал я.

Мотор вдруг зачихал и затрясся, грозя сорваться с моторной рамки. Что с ним? Я взглянул на бензиномер и ахнул. Стрелка качалась на нуле. Конечно же, мы долго искали эту деревню Агурьяново, потом перегрузка, обледенение, все время на по