ы пищи. Мы встретимся. Мы должны встретиться... Это говорит Юра. Его голос стал глуше, повлажнели глаза. Я жму колючую, обветренную руку, потом стискиваю его плечи и прижимаюсь к черной бороде.

— Я через год в отпуск. Ты жди.

Он говорит так, словно через год — это через день. А год — это долго. Может быть, встречи и не будет. Мало ли куда уведут нас дороги... Будут другие дни и разлуки. Отсеется мимолетное. Останутся в памяти только тяжелые крупицы событий. И только эти крупицы будут рождать ощущение прожитого времени. А все остальное, что когда-то огорчало и злило, покажется до обидного пошлым, из-за чего и тревожиться не стоило.

Но мы делили между собой холод и тепло, радость и хлеб. И не забудем грохочущих во вьюге гор, суровых морозных ночей, белых от инея палаток и плеча товарища, к которому ты прижимался, чтобы согреться.

...Стометровая каменная стена. Мы подтаскиваем к ней части прибора для измерения осадков — осадко-мера. Его только что наладили. Камнями выпрямили стальные стойки, которые прогнулись при падении с вертолета. Руки посинели от ссадин.

Смотрим вверх. Там расчищают крохотную площадку от камней Николай Васильевич Максимов, наш начальник экспедиции, и Володя Зяб-кин, снегомерщик. Нам пятерым — Юре Баранову, Володе Царенко, Сереже Айрапетьянцу, Юре Акимен-ко и мне — надо поднять стоше-сти десятикилограммовую «бандуру» по этой стене. По ней и налегке пройти трудно — осыпь. Потрескавшиеся, разрушенные временем камни держатся чудом, готовые в любое мгновение обрушиться на наши головы.

— Долго провозимся? — спрашиваю Юру.

Юра щурит серые глаза, примеряясь к стене. От ветра, стужи и солнца лицо его почернело, кожа лупится на носу и щеках, губы иссечены до крови.

— Час, — наконец произносит он. — Да, целый час.

А площадка, где будет стоять

осадкомер, рядом. Ну, какое это расстояние — сто метров? Пустяк!

Николай Васильевич машет рукой — площадка готова. Мы протягиваем под осадкомер веревку, завязываем концы петлями, чтобы удобно было тащить, и втискиваем плечи в эти петли. Выпрямляемся — кажется, кости хрустят от тяжести. Шатаясь, скользя на осыпи, делаем шаг, второй, третий... Сердце бешено бьется В глазах плывут круги. Судорожно хватаем ртом воздух. Как мало его здесь, на огромной высоте, рядом с пиком Победы, возле которого уныло плывут белые облака...

— Стоп! Остановка!

Мы ложимся рядом с осадкоме-ром, не вытаскивая из петель своих плеч. Прижимаемся к камням. От них тянет прохладой. После ночного мороза солнце еще не успело опалить их. Милая земля, дай сил, чтобы подтянуться вверх еще на три шага, потом еще, еще...

— Старина, опять... — говорит Юра.

Вместо платка у меня бинт. Прижимаю к носу. Да, опять идет кровь. Юра снимает с камня плитку льда, завертывает в тряпку, кладет мне на лоб

Лицо Сережи Айрапетьянца белое как мел. Юра Акименко лежит, закрыв глаза. Володя Царенко безучастно смотрит на ледник, который сейчас под нами. Вдали, на морене, комочками зеленеют наши палатки.

— Подъем, ребята, — говорит Юра.

На высоте и килограмм — нелегкий груз. А у нас сейчас их, этих килограммов, сто шестьдесят. По тридцать с лишним на брата

Поднимаемся вверх еще на три шага и снова приникаем к камням, зацепившись за щели каблуками ботинок.

Интересно, сколько наших, высотных, шагов в этих ста метрах? Интересно, поднимемся ли мы когда-нибудь на площадку, где будем долбить камень, чтобы закрепить стойки прибора, чтобы вбить крючья для тросов-растяжек? Интересно, как вообще будет выглядеть мир, когда мы все-таки одолеем эту каменную стену?

По ночам мы коченеем от холода, днем нас жжет немилосердно солн-

Е. ФЕДОРОВСКИЙ Фото автора

там щ;