Вокруг света 1964-01, страница 6

спортсмены покорили «Повелителя духов» — Хан-Тенгри и пик Победы. Но альпинисты проходили менее опасным путем — вдоль боковой морены ледника — у подножья гор. Чтобы исследовать сам ледник -w- белое для науки пятно, — надо был© идти прямо по нему.

Это и должны сделать мы, одиннадцать человек, отряд снегомерно-гидрологической партии Управления гидрометеослужбы Киргизской ССР.

ШУМЫ ЖИВУЩИХ ГОР

Юра Баранов улетел с этим же вертолетом на высокогорную станцию Куйлю. В экспедиции у него самая трудная и хлопотливая должность. Вернее, три должности — он «зам» Максимова, «зав» хозяйством и начальник отряда.

Мы остались посреди узкой долины, заросшей мятликом и колючими кустиками верблюжатника. По ту сторону реки лесок голубых тянь-шаньских елей, упрямо взобравшихся на склон, и белая, в вечных снегах, вершина. Это и есть пик Нансена. На тёмно-синем небе снег выделяется особенно резко. Ослепляет даже облачко, которое зацепилось за вершину. Там, наверху, властвуют ветры, и это облачко состоит из мелких снежинок, сорванных с ледяных круч.

Место для лагеря расчищаем от камней, ставим палатки. Растяжки привязываем не к кольям, а к камням. Дерева здесь нет, камней сколько угодно — и гранитов, и розоватых мраморов, и тусклых песчаников. Привязываем растяжки крепко, чтобы не сорвало палатки ветром.

Филипп Матвеевич раздобыл где-то бревно плавника, устраивает

очаг:

— Да-а, дровишки, бывало, везешь на лошадке, поленницу. И, конечно, керосинчик. А как же в горах?!

Он даже выпрямился и замер, вообразив невидимого спорщика.

— Горы прокормят, а без дров и керосинчика не обойтись.

Он оглядывается в поисках собеседника. Но мы заняты — подтаскиваем к палаткам вещи.

Солнце ушло. Краем гор обходит нас золотистая заря. В палатке расстелены надутые резиновые матрацы и спальные мешки. В головах у меня кофр с киноаппаратом — самой ценной для меня вещью.

Николай Васильевич большим охотничьим ножом вскрывает консервные банки для вечернего бульона. Я отхожу в сторону от костра и тихо опускаюсь на камень. Знобит. С тревогой прислушиваюсь к своему сердцу. Оно бьется неровными толчками. С завистью смотрю на Филиппа Матвеевича, преспокойно строгающего лучины своим древним топориком.

— Женя, готовь кружку! — кричит Николай Васильевич.

Иду к своему рюкзаку за кружкой, пью бульон, но не чувствую ни запаха, ни вкуса.

Николай Васильевич зажигает в палатке свечу, стягивает свитер, укладывает вещи под свой мешок. Я лежу молча.

— Это пройдет, — вдруг произносит он.

— Что пройдет?

— Ну, вот это состояние. У меня тоже когда-то было — прошло. Акклиматизация.

— И долго буду я так акклиматизироваться?

— Денек-другой. Да ты не унывай, старина! Посмотри, какая кругом красота! А воздух? Мед!

Он задувает свечу и с удовольствием вытягивается в спальнике. Некоторое время молчит, наслаждаясь теплом и покоем.

Когда мы прилетели сюда, нарушив суетой молчание гор, как-то неловко стало от несоответствия людских хлопот и безмятежной вечности природы. Мы распугали криками и грохотом тишину. Сейчас эта тишина вернулась к нам. Она опустилась на догорающий костер, на камни, к которым прижались палатки, на черные силуэты скал.

Но вот я напряг слух и вдруг услышал странные шумы. Они были непривычны, не похожи на те, что мы слышим всегда. Это были шумы живущих гор. Глухо, как под землей, погромыхивала река, слабо посвистывала высохшая былинка мятлика, с пика Нансена долетал унылый вой метели и изредка, словно проносились электрички, слышались тугие и протяжные раскаты обвалов.

— Николай Васильевич, почему выбрали вы такую специальность? — спросил я.

— Так вышло, — отозвался Максимов.

— Но ведь что-то привлекло?

—■ Наверное, характер.

_ ?

— Сейчас поясню. До войны я по Колыме и Чукотке бродил. Колыма тогда только расставалась с дикостью. Сколько километров прошел — не сосчитать... Потом война. В сорок шестом с востока жену привез, купил дом. Чего еще надо? А покоя нет. Тянет куда-то идти. Делать живое. Чертовски интересная у нас работа! Ну, взять хотя бы лавины. Снег — он на равнине мирный, а в горах — хуже тигра. Дороги засыпает, поселки. Нам надо знать, когда лавина пойдет с гор, чтобы вывести людей из опасного места, перекрыть дороги. И вот идешь на лыжах по самому карнизу...

Или ледники! Кроме Арктики, их больше всего у нас, на Памире и Тянь-Шане. А народу, сам видишь, маловато. Так что успевай поворачивайся. А я беспокойный. Приедешь домой, опять по горам затоскуешь, по лавинам, ледникам. Так и нашел себе специальность, ту, что в крови была, в характере.

Вдруг Николай Васильевич рассмеялся.

— А горы лечат. В горах как-то

по-особенному дышится — широко. Помнишь, у Гейне: «На горы крутые взбираясь, заохаешь ты, как старик. Но если достигнешь вершины, орлиный услышишь там крик...»

Я засыпал, с трудом втягивая в себя разжиженный высотой воздух. Мне еще предстояло увидать и лавины, и огромный ледник, и его смертельные ловушки.

РАЗВЕДКА

Просыпаюсь часа через четыре. Николая Васильевича уже нет. Он готовит чай. В щель палатки просачивается рассвет. Вылезаю наружу — и замираю на месте, пораженный странным светом гор, неба, земли. Все синее. Ни одного белого или черного пятна. Синева густая и мрачная. Только там, где восток, висит одна светлая полоска — голубая.

На траве иней. Я срываю стебелек, снег тает, и в ладонь скатывается капелька, тоже синяя, как чернила авторучки.

Такой свет можно наблюдать только на больших высотах. Здесь нет фильтра земных дымов, здесь воздух идеально чист, разрежен и прозрачен — отполированное стекло. Небо и окрасило все вокруг густой синевой.

У берега река покрылась бугристым, мутным льдом. Лишь на середине шумит поток, густо-коричневый, как чайная заварка, и тоже с синевой. Руки сводит судорога.

Возвращаюсь медленно. Продолжается «акклиматизация». Одышка.

С киноаппаратом и штативом взбираюсь на гребень скалы, нависающей над нашим лагерем.

Постепенно синева растворяется. Розовеет небо, розовеют вершины. Там, где начинается извилистая река, всю долину от одного хребта до другого перегородила черная громада ледника. Это язык, окончание Иныльчека, для нас — начало пути.

Лед здесь засыпан мелким гравием, упрятан под камнями, и на фоне светлых пород окружающих скал мокрые глыбы этой мешанины камня и мерзлой грязи кажутся угольно-черными.

Горы меняются на глазах, отодвигаются как будто дальше. Светлеет лес на нижнем склоне Нансена. Звезды скрылись одна за другой в глубоком и холодном небе. Вспыхнул на траве и камнях иней. Огромное, непривычно белое солнце приподнялось над лиловыми зубьями снежных хребтов. И вдруг иней исчез, капельками ртути засверкала роса. Солнце, раскалившись за горами добела, сразу дохнуло жаром.

Через час в объектив я поймал стрекозу. Она пролетела над рекой, сделала круг и скрылась внизу, под скалой, на которой я стоял.

Это прибыли остальные ребята. Из вертолета они вытащили бак с бензином, часть груза. Николай Васильевич решил, не теряя времени, лететь к верховью Иныльчека. Есля (Продолжение на стр. 30)

4