Вокруг света 1965-05, страница 33

ТАКИХ НИКОГДА НЕ БЫЛО

Вдали от Москвы, от родных городов,

От Софии, Берлина, Белграда,

Сотни дружных ребят,

Добровольцев отряд

Жил в Алжире, с Сахарою рядом.

(Из нашей песни)

Жара кончилась, пошли дожди — правду говорил Табани. Но сезон еще не наступил. Он начнется через месяц, в ноябре. Вот тогда каждый день «небо будет плакать по солнцу и весне». Но уже сейчас дожди здорово мешали стройке. Теперь шел бег наперегонки не со ртутью термометра, а с тяжелыми тучами, которые нагнал в долину ветер с моря.

Он рвал флаги на флагштоках. Вначале их было только два: бело-зеленый алжирский и красный наш. Но потом рядом с ними затрепетали флаги Болгарии, Югославии, ГДР, Чехословакии, Кубы.

А потом приехали молодые итальянцы, американцы, англичане, гвинейцы. Приехали французы. Их отряд носил имена Одара и Мюллера — студентов, погибших в Алжире от пуль ОАС.

Лагерь стал интернациональным.

В столовой, о которой говорили, что это самое большое деревянное сооружение в Алжире, сидели вперемежку. Вечером вместе пели и танцевали в клубе «Дружба». Днем, помогая друг другу, работали вместе.

Уже были видны контуры нового Уадиаса. Поднялись стены домов. А вечерами в штабе стройки сделанное за день отмечалось флажками. Они разбегались по всему плану.

Но флажки не могли рассказать многого. Например, о трехстах алжирцах, получивших специальность в организованных советскими студентами кружках бетонщиков и шоферов, дорожников и трактористов, мотористов и строителей. Или о Лене Катулине и о старом феллахе. А рассказать сб этом стоит.

Леня Катулин — тракторист. Его трактор вползал на такие кручи, что, если бы не борозды, оставленные на них, никто бы в это не поверил. Но Леня знал, как важен для будущего кооператива каждый клочок вспаханной земли, и потому лез в горы. И конечно же, ему совсем не было дела до каких-то там камней, встречавшихся на его пути. Потому все были удивлены, когда однажды пришел в лагерь вконец расстроенный старик и со слезами на глазах начал объяснять, что он совсем не просил тракториста пахать его землю. Теперь вот платить ему нечем.

— У меня нет ни франка...

Он не сразу понял, тот старый феллах, что платить ему ничего не надо, а когда понял, сказал:

— Я много видел белых, но таких никогда не было. Саха — спасибо!..

КЕМАЛЬ ПРОВОЖАЕТ ДРУЗЕЙ

Не забудь, камарад, волонтеров семью, Как учились корчагинской хватке, Как работали в зной, Как делились водой...

(Из нашей песни)

Флаг был старый. Он поблек от дождя и солнца, не только алжирского. До этого он не раз побывал на целине — как подарок целинников его и взяли

сюда. В тот день он последний раз реял в небе Ка-билии.

Последний день в лагере! Последний штурмГ У ленинградцев — большой бетон. Опалубка и арматура готовы, бетономешалка поднята на трехметровую высоту. Последний бетон...

Минчане заканчивают кладку пятиквартирного дома. Здесь все, даже механизаторы. Москвичи и киевляне, закончив свои объекты, пришли на помощь минчанам и ленинградцам. Никто не уходит до темноты.

А утром блестящим покрывалом повсюду лег иней. Вода замерзла. «Вот тебе и Африка!» Теперь она словно хотела напомнить о зиме и снеге тем,, кого так нещадно обжигала своим солнцем. А тут еще кто-то поймал по приемнику «Ой ты, зима морозная...».

И уже пахнуло настоящим, совсем не африканским морозом. Домой!

Видно, ничто не в силах изменить этого в человеке — привыкает он к тем местам, где жил, работал.

И хоть знаешь, что ждет тебя дом, расставаться с ними грустно. Всегда что-то оставляешь: друга или то, что сделано твоими руками. А если все вместе? Значит, какая-то частица жизни ушла от тебя и долго потом будет напоминать о себе в снах, в рассказах детям, будет жить в потускневших от времени фотографиях, на которых ты был совсем еще юным.

...Частица их жизни оставалась под небом Африки. Пройдут годы, на карте появится новый Уадиас, покроются листвой посаженные ими деревья. А сейчас прощание...

Уже спущен флаг. На его месте поднимут другой, как эстафету, его примут те, кто приедет сюда заканчивать начатое, а этот, прошедший через зной и ливни, увезут с собой. Все остальное: лес и машины, инструменты и книги — отдано в дар друзьям. А вон сколько их здесь! Они окружили плотным кольцом наших ребят и не отпускают. К Васе Иван-нищаку, тому, который сочинил песню, ставшую гимном лагеря, протискивается долговязый курчавый парень.

— Васья...

— Шариф... Да ты же в госпитале! — удивляется Иваннищак.

— Как я мог лежать там, когда самые лучшие друзья уезжают. Я сказал: как хочешь, доктор, но сегодня мне надо в Уадиас!

Маленький Кемаль, который приехал в лагерь из Порт-Геддона, где работал с тремя нашими ребятами, очень расстроен. Ему нечего подарить на память своему другу Толе Рыхтику. Вдруг, что-то вспомнив, он срывается с места и опрометью несется к палаткам. Запыхавшийся, с блестящими глазами, довольный, возвращается он с тарелкой в руках. Обычной кабильской тарелкой из меди, с высеченным узором. Это все, что осталось у Кемаля от его дома, сожженного войной. И, будто боясь, что Тол» откажется, Кемаль торопливо засовывает тарелку в его рюкзак. Потом он долго бежит за автобусом, совсем еще юный, почти мальчишка.

...Автобусы до шоссе тянул своим «С-100» Мур-зуф, ученик Андрея Вышинского. Когда, наконец, автобусы оказались на асфальте, Мурзуф встает на широкую гусеницу трактора и машет вслед зеленым шарфом. Потом лихо разворачивается и отправляется обратно в лагерь. Из-под гусениц его трактора летят комья земли. Черные от дождя комья пробудившейся к жизни земли.

3!