Вокруг света 1965-05, страница 34

еснсь

МИР МОИХ ОТКРЫТИЙ

ВЕДЕТ

КОНСТАНТИН ПАУСТОВСКИЙ

Л. КРИВЕНКО

огда я вышел на улицу, небо было облачным, тяжелым, давившим, потом я увидел: голу-> бые просветы раздвинули тучи... и свернул налево от дома. Машинальный поворот налево. Чаще всего такой поворот приводит к вокзалу.

Я уехал глотнуть весеннего воздуха.

...Кое-где стояли обтесанные жердочки, приставленные к облезлым заборам. Кое-где перекладывали крыши.

Дорога, бугристая, с втоптанным навозом, соломой, уже затвердела.

Небо — легкое, просыхающее.

У станции, до которой я дошел, — людно, особенно возле закусочной. Кто-то срывающимся голосом орал:

— Скакал казак через доли-ну!

До прихода поезда оставалось целых двадцать минут. Я заглянул в тесную закусочную. Обшарив все карманы, наскреб «серебра» на сто граммов водки и бутерброд. Сдачу взял шестью папиросами. Выпил, закусил, выкурил не торопясь папиросу, как будто взял от жизни все, что можно взять.

Забавной показалась толстая буфетчица с голыми до самых подмышек руками. Когда я услышал стук поезда, то не побежал на платформу: уезжать вдруг я не захотел.

Поезд, отсвистев, заглох.

Я опять вышел на дорогу — размяться до следующей станции.

Дорога, наезженная вдоль полотна, огибала задымленный поселок, повертывала к лесу и, наверное, опять выводила к насыпи.

За поселком дорога вдруг оборвалась: внизу овра-жий провал с узкой гремучей речкой.

Я остановился. Стали слышны возившиеся птицы.

«Почему-то, когда прилетают птицы, так хочется улететь далеко-далеко!»

Разрасталась синева, светлела. То вспыхивала, то гасла вода.

Склоны — крутые, с убегающей из-под ног землей, песком, теплым гравием, пахнущим железной дорогой. Притормаживая, цепляясь за кусты, чтобы не упасть, я спустился к топкому берегу: зачерпнуть воды и ополоснуть лицо.

Кругом, словно разбросанные взрывом, выступали камни, источенные и отполированные. Только в одной яме уцелел заледеневший грязный снег. А под ногами красные, малиновые, желтые с корьевой сыпью листья прошлогодней земляники выпрямляются, покрытые пухом.

Чем ближе к воде, тем листья темнее, свежее — берег тянется сплошной зеленой затопленной лагуной.

Сомкнувшиеся заросли орешника и молодые березки в местах, куда достает солнце, светятся зеленым, еще не окрепшим светом.

Разбрасывая брызги, перекатывается через камни река, закипая пеной и пузырями.

Я засмотрелся на крутящуюся воду немигающими глазами, все видящими и в то же время ничего не замечающими: так порой цепенеешь, глядя на то, как разгорается костер. И за вытоптанным кругом костра уже ничего, кроме провала в темноту, не видно. Пригвожденный к дрожащему огню, спрашиваешь:

— Почему? Почему?

Почему расклеивались почки — было видно, потому что все обнажало себя на виду у всех, не прячась, не скрываясь. И ясно было, отчего, размывая сползающий берег, река, тычась в камни, разбежалась, разбилась на множество рукавов. Обегая пьющие воду препятствия и борясь с препятствиями всю жизнь, река обмелела, выдохлась в ручей. То, когда облака, срастаясь, накроют солнце, сердитый, брюзжащий ручей, то, когда упадет на воду солнце, звонкий ручеек, радующийся до самозабвения тому, что и он остался жив, еще дышит, шевелится, еще цел.

Все выглядит таким неустоявшимся, ломким, беззащитным.

Все это можно было и уничтожить: сорвать, подмять, переехать колесом, втоптать, срубить.

Нельзя уничтожить, казалось, только землю.

Терлись, шуршали, хлюпали, сопели, распрямлялись трава, листья, кусты, деревья — тянулись вверх, к солнцу.

Костер разгорался сильнее. Круг света раздвигался.

Раскатывался по оврагу и лесу ручей, но земля молчала.

Казалось, не поняв, не уловив, не разгадав смысла этого оглушенного весной молчания, никогда не станешь обладателем чего-то прочного, как земля, неуничтожимого, обладателем не сезонной, а постоянной точки опоры, которая дает не только пищу, одежду, жилище, но и смысл, опорный смысл всей жизни, не оторванной от земли, а являющийся самой землей, самой жизнью.

Что это? Состояние, которое не отстоялось еще в мысль, в определенные требования, обязательства?

Пламя костра сбивается набежавшим с первой пылью ветром, опадает, мигая.

Земля, отзовись!

Раздался свисток паровоза, придавив сразу весь костер.

Костра не было. Я очнулся и покосился на насыпь с подмостной дырой, в которую стекала река.

Мелькали окна вагонов.

Сразу возвратился счет времени. А когда поезд отшумел и ветер стих, еще звонче, наперекор всему, заиграла на солнце вода. Так бы и сидел у булькающей воды до темноты, до утра, и снова до заката, и снова до сумерек. Но... Надо идти. Зачем? Куда? Для чзго? Надо,

32