Вокруг света 1966-06, страница 4

двинули кривые улочки и встали на своей улице — пока единственной, зато широкой и прямой — на проспекте Ленина.

А старый Нурек... Он расползся по швам, словно старый халат. Его лачуги — глиняные, желто-серые — поползли на склоны гор и в изумлении уставились оттуда подслеповатыми глазами крохотных окошек. Днем их почти не видно — Ъни сливаются с таким же пыльным желто-серым склоном. И лишь по вечерам они несмело напоминают о себе, развешивая на горах гирлянды тусклых огоньков, едва заметных в зареве Нурека нового.

...Мы идем среди домов, отходящих ко сну. Одно за другим исчезают во тьме освещенные окна — буд-тп кто-то стирает их мокрой тряпкой со школьной доски — и секунду спустя проявляются черными квадратами на смутно белеющих стенах.

С гор, недавно покрывшихся снегом, тянет прохладным ветерком. Ночь хотя и южная, но декабрьская. В кожаной куртке не жарко, даже если под ней два свитера. Может быть, поэтому мы придвигаемся поближе друг к другу и стоим на шоссе тесной кучкой, посвечивая в темноту созвездием свет-лячков-сигарет. И говорим приглушенными голосами, словно боимся потревожить тех, кто уснул за потухшими окнами.

Вдали появляются два светящихся глаза. Покачиваясь, увеличиваются, становятся ярче.

— Идет...

В автобусе темно. Водитель не зажигает света, чтобы лучше видеть дорогу, и ведет машину осторожно, не торопясь. И так же не спеша, помаргивая редкими огнями, плывет за окнами автобуса ночной Нурек.

В автобусе тихо. Редко-редко кто-нибудь скажет вполголоса слово соседу. Каждый еще в себе, как улитка, в раковине неоконченных дел, недосмотренных снов, мыслей и забот о доме, семье.

Автобус подвозит нас к душ комбинату — длинному приземистому зданию, одному из последних строений Нурека. Здесь, в раздевалке, начинает таять отчужденность, так заботливо охранявшая тишину в темном неторопливом автобусе. Мы снимаем одежду — то, что отличало нас друг от друга: куртки, плащи, пальто, длинные таджикские халаты, кепки, шляпы и плоские цветные тюбетейки. Вместе с одеждой каждый из нас оставляет в «чистом» отделении изрядную долю собственной индивидуальности. В одних трусах, став удивительно похожими, мы переходим в «грязное» отделение. И тут резиновые сапоги, комбинезоны, насквозь пропитанные пылью и цементом, каски с пятнами засохшего бетона окончательно сливают нас в общую массу, имя которой — «ночная смена». Теперь мы действуем и мыслим оди

Рисунки Н. ВОРОБЬЕВА