Вокруг света 1966-07, страница 48

ЭЛИГУШ МИКОЛАЙЧИК

МАЗУРСКОЕ ПООЗЕРЬЕ — район между нижней Вислой и средним Неманом, охватывающий Илавское, Бродницкое, Хелмжиньское, Добжин-ское, Ольштынское, Гижицкое и Сува-ское поозерья. Многочисленные моренные холмы указывают на места остановок скандинавского материкового ледника. Масса богатых рыбой озер (самые большие — Снярдвы и Мамры), разветвленная водная сеть (притоки Нарева, Вислы, Немана), крупные лесные массивы: Писская, Ромницкая, Борецкая пущи. В прибрежных болотах водится много водной и болотной дичи, в лесах — зверя. На реке Пасленке — поселения бобров. Этот северо-восточный ргйон Польши, называемый также «Краем тысячи озер», — истинный рай для охотников, рыболовов, туристов и любителей лодочного спорта.

Et этом месте ленивая Крутыня впадает в озеро Гарды, а Писская пуща со всех сторон обложила горизонт. Достаточно немножко отойти от палатки за грибами или дикой малиной, как заблудишься, поплутаешь по лесу, спугнешь задумчивую серну с детенышами. Август был лучше июля, и куда уж лучше июня,

хотя здесь, на Мазурских озерах, это, собственно, осень, все же он был лучше. Проглядывало солнце, иногда даже по четыре раза в день, и дождь шел не беспрерывно, а только по вечерам и ночам. Днем тучи клубились, нависали низко, терлись брюхом о лес и, взлохмаченные, медленно, словно бы нехотя позевывая, проплывали с запада на восток или с севера на юг либо, в полной тишине, рассыпались мелким дождем-

Настала пора возвращаться. Наши палатки стояли на самом высоком берегу, и дым костра был не просто дымом, а зовом, призывом. Разбушевались ветры. Начался сентябрь. С рассветом я стал на якорь посередине озера, чтобы отнять у воды столько рыбы, сколько удастся, — на дорогу. Лещи подходили время от времени стайками по нескольку штук и разной величины, но чаще их не было. Выручал1и жалкая плотва или нахальные окуни, которые заглатывали дождевых червей жадно, до самого рыбьего нутра, приходилось оглушать их ударом по голове и надрезать под жабрами, чтобы выдернуть крючок.

Я подсекал, ловил, дергал, а мысли ни на минуту не отпускали меня, держали крепче, чем я удилище. Мне хотелось слиться с солнцем, с тучами, с деревьями, с водой. Хотелось схватить все это в охапку и унести с собой, хранить всю зиму, до весны, когда трогается лед и раскованные озера перекатывают свои воды от берега к берегу, а потом прилетают стаи дикой птицы, шумно играют свадьбы, насиживают яйца и кормят птенцов, а потом учат их летать и уводят на юг. Укрытые в чащобе рогачи выходят на поляны и яростным ревом вызывают соперников на бой за стройную лань, а ослабевшие от старости самцы, бесповоротно побежденные «одиночки», остаются там дольше всех, и упорно принюхиваются, и обвиняют ветры в том, что чувствуют, но ничего не могут постичь. А потом опадают листья, которые попросту зеленели, а потом умирают травы, которые попросту росли. Да, теперь настало именно это. Пора умирания листьев, предшествующая поре умирания трав.

Завтра мы отплываем. Поплы

46