Вокруг света 1970-06, страница 77
Но льдин может быть сколько угодно! Другой в это время держит в руках бечевку, привязанную к лодке, чтобы потом вытянуть пустую лодку... Но лодка может легко прорваться... Бечевка может попасть под льдину... «23.00. Железные части до-ры обледенели. Ветер не меняется. Шибанбва и Ковалева нет». Эмс писал «не вернулись», ► «не возвращаются», «их нет», и видел все худшее, что могло с ними произойти. ...Когда Шибанов и Ковалев ► появились у доры, Эмс от ярости забыл все, что все-таки хотел им сказать, хотя и жил худшим. Он с ненавистью следил, как они приближались к доре: медленно, медленно, очень медленно... — Не было прогноза... — начал было Шибанов. Но Эмс не слушал, он просто не слышал его» — Они, видите ли, ждали! Ждали прогноза... Это мы ждали! Мы!!! Вы могли вернуться, сказать... Сегодня уйти снова, прийти еще раз! И потом про речку, про перевал. И снова про совесть. И наконец, про то, что если с одним из них что-либо случится, то им тут делать нечего: «Между прочим, всем! Просто нечего будет делать!» Он говорил, чувствуя уже отвращение к самому себе и своим словам. — А теперь прогноз... Шибанов молчал. — Шибанов! Какой прогноз? — Певек им дает его только по запросу... Мы запросили, ждали... «Вот. и понял», — подумал Эмс. У него уже была открыта тетрадь. «Прогноз (трехдневный). Умеренные ветры. Ледовая обстановка: густота 3 балла. Но от Туманной станции до охотничьей избушки 10 баллов. » 11.30. Отходим. Постараемся пробиться через участок с густым льдом. Даем полный ход...» «ТУМАН РАССЕИВАЕТСЯ» Шоре работало. Оно одевалось льдами или освобождалось от них, наливалось яростью или ласково распластывалось, но каждым движением своей волны море работало. Прибрежные течения вымывали грунты, и все вымытое не исчезало бесследно. Реки приносили в море богатства земли — касситерит, золото, титановые и редкоземельные минералы. Из века в век дно моря все больше становилось продолжением берегов. Разрушая берег, море принимало его в себя. И чем сильнее, загадочней и дольше струились течения, тем крепче была связь берега и моря. Казалось бы, живущие своей жизнью, так не похожей ни на какую другую, моря уже стали так же богаты всеми богатствами земли, как и сама земля. Оставалось только разгадать тайны их богатств и потом взять их. Морской геолог Висвалд Эмс лишь лучше других чувствовал это. Он знал море. Едва лишь ветер прикасался к его лицу — и он ощущал его силу в баллах, даже если эта сила не была для него угрожающей. Он мог грести веслами и, ни разу не оглянувшись, спиной чувствовал, что придет туда, куда ему нужно, он не ошибался ни в одном взмахе. Он, как и многие, помнил таблицы определения количества льдов по десятибалльной системе — кстати, очень простые: десять процентов воды занято льдом — один балл, двадцать — два, сто — десять... Но ему не нужны были таблицы, они существовали где-то отдельно от него — в учебниках... Он умел определить силу шторма, сидя в каюте. И если скажут, что все это умеют делать многие, то останется сказать, что он в отличие от многих всю свою жизнь не уставал проверять себя и был уверен в своих знаниях, как может быть уверен человек, достигший совершенства в простом. Вот почему, прежде чем он сел в доре на руль, никто не обсуждал этого и не решал. Судьба доры и всей команды должна была быть в его руках, как в полном распоряжении Тимерманиса должен был остаться мотор и как образцы должен был описывать Шибанов — геолог. Так на доре осталось три места. Их тоже никто не распределял. Каждый спросил себя: что я умею? И сильному досталась лебедка. Конечно, это был Званерс. С ковшом же должны были управляться двое. Так Валера Ковалев и одесский студент Леня Пинчук оказались на носу. Они держали ковш, как держали бы, наверно, бомбу. А надо было всего-то отвести тяжелый ковш за борт, опустить его в море и взять пробу. Но дора уходила все дальше в море, и никто уже не мог сказать, сколько метров до дна. Как только Леня и Валера заводили ковш за борт, все трое — еще и Ян, крутивший лебедку, — начинали следить за тросом. Надо было уловить то мгновение, когда ковш коснется грунта. Поймать прикосновение можно было, только видя, как ослабел трос. Но как только трос ослабевал, ковш уже мог лечь на дно боком — тогда его раскрытая пасть хватала при подъеме не грунт, а воду. И значит, прекратить опускать ковш надо было раньше, чем трос ослабел — за мгновение до того, как он провиснет. Это мгновение и нужно было поймать. Уже не лед, не ежедневные опасности решали, станут ли настоящими морскими геологами Валера, Леня или Ян, — к опасностям в конце концов привыкают. Решало же сейчас вот это простое мгновение удачно упавшего на дно ковша. Повторенное сотни раз, оно приобретало ту силу влечения к себе, которую так хорошо знал Эмс, — силу простого знания простых вещей: да, я могу это, и я могу это хорошо! А дору все время сносило течением. Ковш мог скользнуть и под нее. И то единственное мгновение, которое давало возможность не повторять одну и ту же пробу, совсем уж трудно было уловить, когда под дорой струилось двадцать метров моря. Эмс замерзал у руЛя, а Леня, Валера и Ян готовы были поскидывать телогрейки пока, наконец, не добывали семь килограммов драгоценной пробы. Столько ухватывал ковш за один раз. А надо было еще не терять привязку на галсе, упаковать пробу, описывать ее, брать грунт на одном галсе раз шесть—десять и в то же время уходить от льдов, выискивая среди них возможный следующий галс, и опять опускать ковш, и опять ловить то единственное мгновение... — Ил! — простуженно прохрипел Званерс. — Обыкновенный ил! Они смотрели на первую 75 |
