Вокруг света 1971-08, страница 35

«Живут себе меж гор и лесов по речкам, горы ка-менны, а леса черные, большие... А ездят на оленях и на конях... Угодий никаких нет, и хлеб не родится», — доносил из Тоджи в' начале XVII века первый посол Москвы Василий Тюменец.

— Местные люди плоты не водили... В Тодже занимались охотой, в степи — скотоводством.

Я помнил юрты пастухов. В степи они встречались часто. Юрты стояли по две и по три, иногда больше, но чаще встречалась одна — с резным столбом поодаль для коня, с невысоким помостом, где хранятся ненужные в юрте вещи, с круглым загоном для скота и непременными тяжелыми бидонами у входа. Особенно сказочно юрты выглядели к вечеру, на закате солнца. У столба привязаны низкие выносливые лошади с длинными, почти до земли, хвостами, в закутке замерли в ожидании ночи овцы. У юрты собрались в кучку дети, гремят посудой женщины. Положив морды на вытянутые до хруста толстые лапы, нежатся страшные для хищников и равнодушные ко всем двуногим мохнатые собаки.

— ...Первыми стали водить плоты переселенцы из России — Черняев из Жарова, Гостюхин, Иван Ду-ганчи.

— А вот вы, приближаясь к порогу, волнуетесь?

— Вроде привык: двенадцать лет хожу. Хотя, сказать по правде, все равно тревожно: порог! — он вдруг снова замкнулся, закурил «Беломор» и больше уже не отрывался от реки.

В 1902—1903 годах по поручению Восточного отдела Российского географического общества Туву посетил известный польский революционер Феликс Кон, отбывавший ссылку в Красноярской губернии.

Вот как описывал Феликс Кон прохождение порога:

«...В семь часов утра двадцать третьего июля мы двинулись дальше. Команда «на молитву!» была произнесена на этот раз как-то торжественно. Предстояло плыть через Утинский порог.

Течение с каждым километром становилось быстрее. Деревья на берегу только мелькают. Плывем как по коридору. С обеих сторон Енисея высокие скалы. Время тянется бесконечно долго. Но вот издали уже доносится глухой рев порога.

— Ну, братцы, помолимся еще раз! — сняв шапку, скомандовал лоцман.

Жутко. Порог ревет все громче и громче. Впереди мелкие брызги воды, словно туман, поднимаются вверх. Еще секунда, и видна гневная пена порога.

— А где хлеб-соль? — в последнюю минуту спрашивает тревожно лоцман. Поспешно на борт плота была положена коврига хлеба и соль.

— Держись! — послышалась последняя команда.

...Плот накренился, нос погрузился в воду, корма

поднялась. Гребцы крепко держались за гребь, но и их повалило. С одного сорвало шапку, а затем все погрузились в воду. г

— Урше! — молились пожелтевшие кочевники.

Плот трещал, того и гляди разлетится вдребезги».

Совпадение: сейчас конец июля, начало восьмого

часа. По-тувински июль называется очень поэтично: «эки тозаар ай» — «месяц хорошо снимающейся бересты». В июле жарко припекает солнце, но здесь, на реке, всегда прохладно.

Течение Бий-Хема заметно устремляется вниз, стиснутое громадами скал с обрезанными туманом вершинами.

— Рюкзаки на корму, — не глядя по сторонам,

командует капитан. — Привяжите собаку: смоет! — Теперь он неотступно всматривается в даль.

Рюкзаки перенесены на корму, частично сложены и закреплены в спасательной шлюпке на палубе. Сверху, на вещах, привязан годовалый эрдельтерьер Билли. Он тревожно принюхивается, подставляя бородатую морду влажному, полному брызг ветру.

Бий-Хем берет один крутой поворот за другим. В рубке остается только капитан. Команда без дополнительных указаний выстраивается снаружи, откуда-то из кубрика появились спасжилеты, которые здесь называют паникерками. Капитан включает сирену.

Теперь уже всем видна тонкая поперечная полоса там, где река делает резкий поворот вправо. Это начало порога. Вступив в него, наш МБВ должен сразу же сделать быстрый рывок туда, где на лоцманской карте Большого Енисея — я видел ее в рубке у капитана — условными значками нанесено тридцать подводных и примерно столько же надводных камней.

Чуть ниже на карте имеется предостережение: «Прохождение Хутинского порога возможно только опытным судоводителям при принятии особых мер предосторожности».

Словно хвост гигантского змея, разворачиваются позади, приближаясь к порогу, все восемнадцать ставов огромного плота. Шестьсот семьдесят четыре кубометра тоджинского леса.

Серое небо, серовато-красные скалы, серая бурлящая вода Бий-Хема.

Водомет резко вздрагивает от обрушившихся на него внезапно валов. Крутой поворот. Под левым берегом, скрытые от глаз, величиной с двухэтажный дом камни. Сирена тонет в реве порога. Впереди — окутанные пеной и брызгами огромные валуны, с которыми многие столетия, изо дня в день, не на жизнь, а на смерть борется грозный Бий-Хем. Резкий толчок. Водомет круто припадает на ле&ый борт, как человек, который неожиданно ощутил под ногой уходящую вниз пустоту. Трехметровая волна окатывает стоящих вдоль борта людей. По одежде, рюкзакам стекает вода; лай Билли, неумолкающий звук сирены, рев порога, но водомет уже выровнялся и берет следующий барьер.

Огромный тяжелый плот позади часто дышит каждым ставом, каждым бревном, каждой щепочкой и в то же время нигде не отклоняется от фарватера, цел и невредим.

— Держись! — Впереди еще два камня: Интеграл и Кичеев.

Кажется, что время прервалось и на свете не существует ничего, кроме звука сирены и стремительного бега реки.

Но вот позади плотов появляется быстро удаляющаяся полоска пены — пройдены все тысяча двести метров порога.

Капитан закуривает, передает руль штурману и уходит в каюту. Мы, пассажиры, ведем себя как люди, пережившие реальную опасность.

Одно обстоятельство смущает меня.

В дверь каюты, когда в нее входил капитан, я случайно увидел одного из матросов. Он мирно спал на койке, закутавшись с головой в одеяло. Сбоку лежала одежда, рядом — раскрытая на последних страницах растрепанная книга. Капитан не удивился спящему, поправил на нем одеяло, закрыл книгу и, перед тем как лечь отдыхать, устало потянулся, как человек, выполнивший тяжелую, но необходимую работу.

32