Вокруг света 1971-08, страница 41

вызывали неподдельное восхищение у пассажиров, внимательно наблюдавших за тем, как он копается в моторе... Точно так же они наблюдали бы за шаманством колдуна — я как-то видел такую сцену. Но шофер не был шаманом — он был просто обыкновенным парнем, который ЗНАЛ и УМЕЛ. И именно эти качества сделали его на три-четыре дня пути высшим авторитетом для этих людей. Перед ними поблек авторитет вождя, деревенского старейшины, шамана и его фетишей... И эти три дня стали пусть маленькой, пусть едва заметной, но все-таки трещинкой в их представлении о мире.

Присутствие же в саванне редких представителей другой цивилизации нимало не смущает конголезца, не опрокидывает вековые традиции его предков, не меняет его психологии — нужно нечто гораздо большее, чем просто белый человек или просто машины, чтобы перевернуть, встряхнуть этот застывший, медленный мир, психологию, которая замкнулась в себе и не хочет раскрываться перед чужеземцами, не признававшими за африканцами права мыслить по-своему.

Они улыбались мне, но что, кроме обычного дружелюбия дорожной встречи, выражали их улыбки? И эта голубая обезьяна лишний раз напомнила о том, что я для них всего лишь безликий представитель иного мира, который уже десятки лет сосуществует с этими людьми, оставаясь по-прежнему далеким и чуждым.

Да, трудно сегодня быть белым человеком в Африке. Трудно, потому что конголезец отождествляет тебя с колонизатором, с которым у него уже давно создалась целая система отношений со всевозможными запретами, условностями, рамками, регламентом, и эта система допускала только один вид отношений: хозяина и раба. Как растолковать человеку, ждущему от тебя окрика, издевки, что ты из другого мира, в котором еще на заре его возникновения думали о свободе и человеческом достоинстве африканского раба? Как рлзбить естественное недоверие этих людей словами, объяснениями? В лучшем случае твое поведение примут за причуду. Слишком долго здесь попиралось человеческое достоинство — попиралось лениво, небрежно... Нужен не день, не неделя, не месяц, чтобы мы смогли понять друг друга. Нужно жить с ними.

И все же пусть медленно, под

час еще робко, но и в этом отношении происходит перелом: вчерашний раб обретает новое сознание, начинает понимать, кто друг, а кто враг. И тогда ты по-другому воспринимаешь веселый крик конголезского парнишки, запросто окликающего нашего геолога или строителя где-нибудь в провинции Квилу: «Николя-я!» Да не покажется вам это фамильярностью невоспитанного юнца. Это очень приятно, когда в Африке тебя не называют «хозяин». Это значит, что ты человек среди людей... И тот же подросток, узнав, что вы из той же страны, что и «Ни-коля», широко улыбается, сразу посчитав вас своим...

Над выцветшей под солнцем площадью местечка Мбе стоит сонная тишина. В тени деревьев небольшая группа людей поглощена благоговейным наблюдением за манипуляциями какого-то мужчины в соломенной шляпе. Он склонился над кучей самых разнородных предметов и копается в ней, точь-в-точь как это делают старьевщики: внимательно разглядывает каждую вещь, долго вертит ее в руках, подносит к глазам, откладывает в сторону или небрежно бросает обратно в кучу. Мы подходим ближе. Мы — это Даниэль и его молодежная бригада — два десятка молодых парней. У нас небольшой привал после четырех часов стоической тряски в кузове грузовика. Ребята возвращались к себе в кооператив после короткого наезда в столицу, и я напросился с ними.

Чего только нет в этой куче! Тряпки, пучки травы, камни, обломки грампластинок, деревянные статуэтки-божки, мятые консервные банки.

— Ага, — иронически комментирует Даниэль, — колдуна позвали. Это деревенские фетиши, — поясняет он специально для меня. — Их собрали со всех домов — ищут причину какого-нибудь несчастья. А колдун должен определить зловредные фетиши и обезвредить их. Видите, кое-что он откладывает в сто-ройу. ¹⁹

Между парнями из бригады и деревенскими уже завязалась веселая перебранка. Я не понимаю, что они говорят, но по насмешливым физиономиям ребят видно, что суеверием они не страдают. Колдун — представительный мужчина в европейском костюме — в спор не вмешивается, опасаясь уронить достоинство.

Заметно, что деревенская молодежь в общем-то на стороне моих спутников: ребята охотно смеются шуткам приезжих, несмотря на явное неодобрение старших. Мне переводят: «Чем тратить деньги на этого шарлатана, лучше бы удобрения купили. Уж он вам наколдует урожай, как же!» «В кооператив надо вступать!» — выкрикивает кто-то. Немедленного эффекта этот призыв, разумеется, не приносит, никто из жителей пока даже не знает этого слова. Впрочем, даже если бы и знали... Вековые обычаи еще тяжелым грузом давят на этих людей, которым непонятен энтузиазм молодых кооператоров. Но все-таки то, что происходит на площади, — это прошлое. Будущее уже живет в этой стране. Оно за этими вот парнями, что возвращаются в свой кооператив.

...Пусть вас не обманывает и не настраивает на спокойный прозаический лад дорожная карта Конго. Разумеется, на ней обозначены дороги и населенные пункты, подсчитаны- километры, но в Африке невозможно избавиться от ощущения неизвестности, от предчувствия, что сейчас вон там, за поворотом, за пригорком в туннеле леса произойдет что-то необычное.

Я так и не смог избавиться от этого ощущения на дорогах Конго даже после того, как немало поездил по ним...

Близ дороги, затерявшись в камнях, стоит маленький холмик из ветвей, земли и камней; за ним еще несколько таких же холмиков — и на каждом бутылка и тарелка... В бутылках — вода, а на тарелках — пища. Это кладбище. Вокруг ни души.

Сюда приходят редко: наливают воду в бутылки, подкладывают в тарелки еду — душам покойных тоже надо питаться в загробном мире. Привычный, обыденный обряд... И хотя я один, рука не поднимается сфотографировать это кладбище, я просто не имею на это права. Ведь для жителей Конго это не экзотика; не для туристов они именно так хоронят своих мертвецов. Здесь мир африканцев, здесь их ветер, их трава, их дороги, их могилы...

Деревня встречает кудахтаньем перепуганных кур... На небольшой утоптанной площади перед хижиной старейшины собираются жители, дожидаются старика и плотной кучкой двигаются к машине. Метрах в пяти все останавливаются, а старейшина продолжает

38