Вокруг света 1971-10, страница 72

Дни были долгие, и все-таки времени не хватало.

Ложась вечером, я засыпал мгновенно, спал тяжело, без снов, новый трудовой день наступал слишком скоро, я не успевал отдохнуть.

Нильс Стриндберг трудился так же лихорадочно, как я.

Мы встречались ежедневно, часто обедали вместе в «Рунан», у Рюдберга или в «Оперном».

Нам бы следовало не спеша, основательно поговорить по душам. Но вечная гонка, ускользающее время, сотни вопросов, которые надо было выяснять и решать, — все это не оставляло места для задушевного разговора.

Андре до последних дней ходил на свою службу в Королевском управлении патентов и регистрации.

Его спокойствие поражало меня.

Еще более поражала его способность раздваиваться. Одной рукой, как государственный чиновник, он составлял памятные записки. Другой рукой, притом чуть ли не одновременно, визировал после тщательного изучения счета полярной экспедиции, подписывал ходатайства, заявления и запросы, отвечал на письма, делал заметки для памяти и составлял множество письменных директив поставщикам, Стринд-бергу, Сведенборгу, мне и прочим, кто имел касательство к экспедиции.

За время моего пребывания в "Париже Андре постарел. Особенно постарело лицо. Часто он жаловался на сильные головные боли. Он чем-то напоминал старика Лашамбра, изготовившего наш аэростат.

В продолжающейся широкой дискуссии об аэростате и его снаряжении снова и снова заходила речь о гайдропах, о трех канатах, призванных своим трением о лед или воду замедлять движение шара и — с помощью паруса — сделать его управляемым.

Кое-кто опасался, что гайдропы может заклинить в дрейфующих льдах.

Андре предусмотрел такую возможность и заказал канаты со слабиной, которые доцускали нормальный ход, но при чрезмерной нагрузке должны были оборваться.

Многочисленные скептики не полагались на эту слабину. Поэтому Андре разделил каждый гайдроп выше слабины на две половины. Их соединяла бронзовая муфта. Чтобы разъединить обе половины, достаточно было, находясь в гондоле, несколько раз повернуть верхнюю:

Скептики все равно были недовольны. Дескать, даже оставшийся конец гайдропа может зацепиться за торос.

По просьбе Андре мастер Тёрнер на заводе Вик-люнда сконструировал небольшой хитроумный аппарат, который спускался из гондолы вниз по канату и перерезал его в нужном месте с помощью двух ножей и порохового заряда с электрическим запалом.

— Тёрнер гений, — сказал Андре. — Но нам нужны не гениальные резаки для гайдропов. Нам нужен всего-навсего сильный южный ветер.

Нансен и лейтенант Юхансен прибыли в Стокгольм, чтобы в день Веги, 24 апреля, получить медаль «Веги».

После вручения медали я на одном из банкетов оказался за столом как раз напротив Фритьофа Нансена. Справа от него сидел молодой талантливый художник и литератор Альберт Энгстрём.

— Что ты думаешь о замысле Андре лететь на Северный полюс на воздушном шаре? — спросил Энгстрём.

Нансен поразмыслил и ответил:

— Андре вверяется ветрам.

— Другими словами, он последний дурак.

Он беспросветный глупец и невежда, — сказал Нансен.

Андре выступил с приветственной речью.

Потом краткую ответную речь произнес Нансен.

— Ваша экспедиция, — говорил он, — самая отважная изо всех экспедиций, какие когда-либо замышлялись. Вы зависите от южных ветров. Я знаю, вы полетите, если ветер не подведет. Вам не занимать мужества и решимости. И я желаю вам всяческого успеха! Уверен, что вы .за несколько суток на летящем аэростате соберете такие данные по географии Арктики, такие фотографические данные, которые по важности и достоверности превзойдут отчеты сотен уже состоявшихся полярных экспедиций, включая и мою собственную.

— Врешь, мошенник, — громко сказал Альберт Энгстрём.

На несколько секунд воцарилась натянутая тишина.

Норденшёльд встал. И снова сел, услышав смех кронпринца.

Фритьоф Нансей продолжал:

— Прошлым летом вы не дождались южных ветров, инженер Андре. Скоро вам предстоит повторно отправиться на Шпицберген и Датский остров, чтобы ждать там благоприятных условий для старта. Возможно, вы и на этот раз не дождетесь достаточно сильного и устойчивого ветра. Нужно большое мужество, великая решимость, чтобы подняться на шаре. Еще больше мужества и решимости нужно, чтобы вторично отступить перед лицом неблагоприятной метеорологической обстановки. Я убежден, что вы способны и на это высшее проявление мужества и решимости.

— Как тебя понимать, черт возьми? — сказал ему Энгстрём.

— Не горячись, — ответил Нансен. — Банкет есть банкет. Торжественный ритуал и все такое прочее. И вообще, разве запрещено поощрять дураков?

— Когда-нибудь в честь Андре поставят памятник, — сказал Энгстрём. — Памятник человеку, который потерпел неудачу.

— Только в честь Андре? — спросил я, наклонясь через стол, чтобы Альберт Энгстрём лучше меня слышал.

Он поднял рюмку с коньяком.

— Ничего не попишешь. Кнют Френкель и Нильс Стриндберг будут забыты. А в честь Андре поставят памятник. Памятник организатору смелого просчета. Ваше здоровье!

U ерез несколько дней после праздника Веги мы ■ с Андре провели долгое совещание с Фритьо-фом Нансеном и лейтенантом Юхансеном.

Поначалу Андре больше всего интересовали метеорологические наблюдения норвежской экспедиции, затем разговор перешел на опыт, вынесенный норвежцами из долгого перехода по льдам и зимовки, а под конец мы остановились на снаряжении.

Нансен заявил, что меховая одежда не годится. В ней хорошо сидеть на месте в сильный арктический мороз, но нельзя двигаться с большой нагрузкой, например тянуть сани. Она слишком плотная — намокнет от пота, потом обледенеет, и не просушишь.

— Лучше всего пористая одежда из шерсти, — говорил он. — Но к ней нужна еще штормовка из плотной хлопчатобумажной ткани — брюки и так называемый анорак, куртка с капюшоном.