Вокруг света 1972-03, страница 8

Танирберген знал только из легенд. Захлебываясь, распевали, бывало, старые сказители-жы-рау у него в юрте о том, как в час, когда на казахскую землю вторгались полчища иноверцев, древние батыры собирали под зеленым знаменем пророка Мухаммеда всех правоверных и несметным войском шли на праведный бой, спасая честь ислама. Горло-деров-жырау Танирберген не любил и не верил их хвастливым сказаниям. «Все это брехня!»—думал он про себя, и когда, бывало, доверчивые слушатели обливались слезами, молодой мурза только холодно улыбался. Всю ночь напролет пел, бывало, старый жырау свою нескончаемую киссуа утром, когда охрипший певец, придя в окончательный экстаз, нахлестывал сухую деревяшку — домбру, мурза, не слушая больше, бесцеремонно вставал и шел спать.

По дороге из Челкара Танирберген оказался очевидцем многих хтычек и боев. И хоть людей было потеряно немало, стычки эти больше напоминали ему конную игру «аударыспак», когда разгоряченные джигиты вышибают друг друга из седел. Теперь же, глядя на огромные армии, сходившиеся лоб в лоб, мурза рассудил, что сражение предстоит невиданное и неслыханное. От недоброго предчувствия ему было не по себе. Генерал Чернов готовился к этому сражению с самого выступления из Челкара. Свои лучшие полки он приберегал для боя под Аральском. Даже скупые до этого интенданты теперь вдруг расщедрились и стали вдоволь выдавать солдатские харчи.

Генерал Чернов, задумавшись, подъехал совсем близко к расположению противника. Снаряды рвались почти рядом, космы пыли несло на всадников, и адъютанты уже начали нервно оглядываться. Один генерал Чернов оставался невозмутимым. Туго натянув повод белого аргамака, он с вышины бурого холма долго разглядывал расположение противника. И только когда снаряды стали ложиться слишком уж близко, справа и слева, он тронул коня и поехал назад.

Было безветренно, душно, не шевелилась ни одна травинка. Все кругом дрожало в знойном мареве. Из-под надвинутого на лоб козырька фуражки Чернов посматривал по сторонам и с

¹ К и с с а — песнь-легенда.

болью видел, как изнурены и подавлены солдаты. «Нет, довольно, больше ждать нельзя, — думал он. — Завтра начнем!»

Джигиты Еламана возбужденно глядели из окопов в одну точку на горизонте. На широкий бурый увал перед 68-м разъездом черной лавиной поднимался неприятель. Подождав, пока подошли тянувшиеся 'бесконечной лентой новые и новые эскадроны, белые выждали еще какую-то одну им известную минуту и вдруг с диким ревом покатились вниз с холма. Только что безмятежно дремавшая утренняя степь внятно задрожала от далекого топота копыт. Пыль, поднявшаяся на буром увале, заволокла небо. Сквозь пыль тускло сверкали шашки, чернели над головами всадников пики. Гул от конских копыт все усиливался, широкая лавина кавалерии, будто селевой поток, текла уже по равнине.

Еламан взялся за винтовку, потом повернулся, оглядывая своих джигитов. По привычке хотел крикнуть, чтобы все приготовились, но тут же убедился, что в командах нет нужды — все давно лежали на бруствере, и только затворы щелкали да иногда слышались торопливые голоса:

— Пулемет проверили?

— Эй, приятель, дай-ка сюда пару гранат!

Еламан повернулся к пулеметному расчету, вспомнив, что пулеметчик у них совсем мальчишка. Но пулемет был давно заправлен лентой, и тупое рыльце его тускло лоснилось на солнце, а пулеметчик лежал, удобно раскинув ноги и вцепившись в рукоятки. Еламан опять стал глядеть вперед. Теперь можно было уже различить каждую лошадь и каждого всадника в отдельности. Еламан вспомнил про гранаты и выложил их на бруствер. Ему вдруг стало холодно, и руки задрожали. Ему стало противно, и он, как всегда перед боем, начал злиться на себя. Чтобы забыть свой страх, он стал с ненавистью смотреть на группу всадников, которые, обогнав всех, скакали впереди.

Ударила красная артиллерия, и бойцы перевели дух. То там, то здесь белых вышибало из седел. Справа и слева от Еламана то дальше, то ближе захлопали винтовки, потом в дело вступпли пулеметы, но Еламану показалось, что всадники, которые скакали прямо на его сотню, еще

далеко, и он закричал напрягаясь:

— Не стреля-ять! Подпустить бли-иже!

Но джигиты и без его окрика не стреляли, и даже мальчишка-пулеметчик лежал, казалось, все в той же удобной позе, будто не впервые ему было отбивать такие атаки. «Ай, джигит! Молодец!» — подумал о нем Еламан и тут же стал подводить мушку под всадника на гнедом коне. Гнедой, плотно прижав уши, распластываясь, птицей несся по ровной, выгоревшей степи. Время от времени он помахивал куцым хвостом и далеко и легко выкидывал ноги. Еламан уже хорошо видел широко раздутые его ноздри, видел небритое лицо над шеей коня, облепившую тело гимнастерку. Поймав момент, он выстрелил, но всадник на гнедом коне только припал к гриве, отыскал глазами Еламана и, приближаясь с ужасающей быстротой, уже заносил над головой шашку. «Что это? Промазал?!» — похолодел Еламан и с тошнотворным страхом понял, что слишком близко подпустил врага. Он выстрелил еще раз, навскидку, опять мимо — и тут же пригнулся, прилип к земле, беспомощно защищаясь рукой.

Гулко забил пулемет, звонко зачастили винтовки, но Еламан в эти последние свои, как ему казалось, секунды ничего не видел и не слышал. Не видел он, как врага его обогнал какой-то солдат и, перелетая через окоп, свесившись с седла, рубанул мальчишку-пулеметчика. Не ви-дел, как бежал по окопу и стрелял комиссар, как он выстрелил и в всадника на гнедом коне, как тот сразу, будто сломавшись, обмяк и, уже вываливаясь из седла, пытался в последнем, бессознательном усилии вцепиться в гриву своего коня. А конь его, сразу почувствовав повод, видя под собой зияющий окоп, поджал передние ноги, вытянул шею и зайцем скакнул через Еламана.

Еламан увидел над своей головой взмокшее брюхо гнедого, промелькнувшие копыта, услышал, как что-то грузное ударилось о дно окопа, покосился в ту сторону — неловко свернувшись, подобрав под себя правую руку, уже мертвый, лежал тот всадник, который только что дико скакал по степи и который хотел его зарубить.

А Петр Дьяков, пробегая мимо, кричал что есть силы:

— Гранаты! Грана-аты!

6