Вокруг света 1973-04, страница 36

— Прыгай!.. — крикнул он пограничникам.

Перестрелка на нашем берегу гремела совсем рядода. Раскатисто ухали трехлинейки, незнакомо трещали автоматные очереди, словно кто-то рывками рвал сухой брезент.

«Где там кто? — с беспокойством думал Протасов, выводя катер из камышей. — Как бы по своим не рубануть».

И вдруг увидел черные лодки, затаившиеся в камышах.

— Ага, вот вы где!

И только он произнес это, как оттуда, от лодок, посыпались выстрелы. Пули били по борту, где-то зазвенело стекло.

— Огонь!

Вода возле лодок сразу вскипела. Камыши всколыхнулись, словно по ним прошел шквал. И тотчас, будто откликаясь, откуда-то сбоку начал стучать наш «максим».

— Вот и прижали! Теперь им хана!..

Стрельба в камышах затихла. С той стороны Дуная, уже не опасаясь попасть по своим, запоздало били по низкому берегу крупнокалиберные пулеметы.

Протасов увел катер за остров, вплотную притер его к стене 'камышей.

— Мы их и отсюда достанем. Суржиков, гляди, чтоб ни один не уплыл.

Суржиков не ответил. Он перевязывал себе руку, держа в зубах конец бинта.

...Мирная тишина лежала на реке. Раннее солнце поигрывало на легкой ряби Дуная. Ветер шевелил камыши, шумел ими однотонно, успокаивающе.

Протасов ждал, когда пограничники, прочесывая прибрежные заросли, покажутся по эту сторону камышей. Тогда можно будет связаться с политруком Ищенко, который находился где-то здесь.

Но он увидел совсем не то, что ожидал: из-за мыса, лежащего темным конусом на солнечной ряби, медленно выплывал монитор, прикрывая бронированным бортом с десяток десантных лодок...

...Не странные ли мы, люди? Жаждем решительного и бескомпромиссного, а когда приходит это желаемое, мы начинаем мечтать об обратном и где-то в глубине своего разума непроизвольно включаем защитный рефлекс великой утешительницы — надежды. Гремя бранными литаврами, мы растим в себе убеждение в скорой победе. Когда скорой победы не выходит, мы внушаем себе, что все обойдется. И даже когда

не обходится, мы не теряем надежды на чудо. До конца не теряем, даже когда и надежды не остается.

Вот так и мичман Протасов — ярый сторонник решительных действий, мечтавший прежде отваживать нарушителей не долготерпением, а внезапным огнем, — сейчас, наблюдая в бинокль за приближающимся монитором, больше всего желал, чтобы тот тихо прошел мимо. «Может, это все же случайность?» — с надеждой думал он. И понимал нелепость своих надежд. «С извинениями не ходят, держа оружие наизготовку. Это новый десант...»

Но что должен делать он? Открыть огонь, когда десант начнет высаживаться? Но тогда будет поздно. Его, неподвижно стоящего в протоке, вмиг расстреляют пушки монитора. А враги подойдут к камышам, и пограничники потеряют их из виду.

Протасов оглянулся: две пары глаз внимательно и строго смотрели на него, ждали.

— Что, братва, пощекочем? — сказал он. И сразу скомандовал: — По местам! Бить по лодкам, только по лодкам!

Вылетев из протоки, катер круто развернулся на быстрине и пошел прямо на монитор. Пули высекали огоньки из темных бронированных бортов. На Лодках засуетились: кто-то полез на высоко поднятую палубу, кто-то упал в воду. Монитор сбавил ход и начал разворачиваться, оставляя за кормой на белесой поверхности Дуная весла, доски, круглые поплавки человеческих голов.

Слевэ от «каэмки» вырос куст разрыва, вскинулся белый фонтан, и брызги хлестнули по рубке, жесткие, как осколки. Следующий снаряд прошил оба борта и взорвался по другую сторону катера.

— Бронебойными бьют! Они думают: у нас — броня!

— Пусть думают!..

Но вот вспыхнуло прямо под форштевнем.

Протасова сильно ударило о переборку. Он еле удержался на ногах, уцепившись за штурвал. Мичман затряс вдруг отяжелевшей головой и непонимающе посмотрел на Суржикова, ползущего по накренившейся палубе.

— Меняй галсы! — закричал он сам себе, наваливаясь грудью на штурвал.

ДШК снова бил, длинно; нетерпеливо. Протасов видел, как лодки отваливали от монитора, рассеивались по реке. На них было уже не так тесно, как вначале, и стреляли оттуда не по катеру — по берегу.

«Догадались наши, по лодкам бьют!» — обрадовался он.

А катер все больше сносило течением. Он плохо слушался руля, пенил воду разбитым форштевнем. Вдруг двигатель зачихал и умолк. И снова рядом взметнулись разрывы: артиллеристам на мониторе не терпелось расстрелять неподвижную мишень.

Протасов вышел из рубки на изуродованную до неузнаваемости палубу. Он перехватил у Суржикова горячие ручки пулемета, успел ударить по лодкам широким веером трасс, прежде чем перед ним вспыхнул белый ослепляющий шар...

Долго-долго он вспоминал, что было: ночь, утро, черный монитор на блескучей глади реки. И стонал от тяжелого звона в голове.

— Товарищ мичман!

Подняв отяжелевшие веки, Протасов увидел небо, узкие листья тальника и близкие встревоженные глаза Суржикова.

— Где мы?

— На острове.

— А катер?

— Да там...

— А мы почему здесь?

— Так он, товарищ мичман, потонул.

Подробности боя прошли перед ним, словно кадры кино, которое крутят назад.

— А Пардин где?

Суржиков отвернулся.

Только теперь сквозь звон в голове Протасов ощутил тишину. Ни выстрелов, ни криков. Ветер шевелился в чащобе тальника. Где-то совсем рядом, за кустами, шумела вода, и комар зудел над самым ухом.

— Где монитор?

— Ушел, наверное.

— А может, десант высаживает?

— Выс?аживать-то некого.

Протасов обессиленно уронил

голову.

— Как это , вышло?

— Попали, заразы! Прямо по ватерлинии. А у нас и без того дырок хватало.

— А может, выплыл Пардин?

Суржиков снова не ответил. Он

отрешенно качал головой, как женщина, опустошенная безнадежностью. И вдруг насторожился.

— Плывет кто-то. А ну тихо!

Он молча полез в заросли, волоча перевязанную тельняшкой ногу. Потом откуда-то издалека послышался его приглушенный голос:

— Эгей, братишки, давай сюда. Тута мы...— И засмеялся как-то странно, словно закашлялся...

34