Вокруг света 1973-04, страница 6

гудок маяка нарушил тишину. Капитан сбавил ход, сейнер шел словно на ощупь, а маяк Басаргин все гудел, гудел, и туман не кончался. Судно покачивало, скользкими стали палуба, поручни, мокрыми — лица.

Капитан ведет сейнер в свой квадрат через пролив Босфор Восточный в Уссурийский залив, к бухте Десантной. Нет-нет да посматривает на скачущую темную полосу на экране эхолота, следит за глубиной.

— Камбалешка хитрая. Ее-то эхолот не покажет. Она по дну ходит, в ил зарывается. Ну да трал сам ее найдет-

Найдет, конечно, если капитан часами стоит за штурвалом, каждую минуту думая, какое под судном дно, чтобы именно в этом — и ни в каком другом — месте крикнуть ребятам: «Замет!»

И будто не было сонного спокойствия на судне. Быстро скользят по палубе ваера. Стукаясь о борт поплавками, уходит в воду трал. Уже отчетливо видна на воде петля заброса.

Судно стопорит ход. На минуту становится тихо. Но вот затарахтела лебедка. На тросах — коричнево-бурые водоросли. Они появляются из воды стремительно и мгновенно опадают: матрос, стоя у борта, острым ножом перерубает извивающиеся ленты. У каждого в эти минуты свое точное место — один на лебедке, другой расправляет ваера, чтобы ложились, не запутываясь. Третий перехватывает концом горловину трала; четвертый, пятый в желтых резиновых костюмах, накинув капюшоны, принимают трал. Торчат сквозь ячеи открытые рыбьи рты; трал ползет вверх, руки двоих перехватывают, встряхивают его.

Вижу под желтым капюшоном лицо Жени, азартный блеск глаз. Нет времени для слов, да они и 'не нужны...

Только капитан сидит в сторонке. Сложил на коленях руки. В щербатых зубах «беломорина». Смотрит с любопытством: много ли рыбы? Не ошибся ли местом? Очень домашний у него вид, словно присел на завалинке у родной избы.

Огромный мешок, полный рыбы, раскачивается над палубой. Быстрым движением Женя развязывает снизу концы и едва успевает отскочить в сторону — поток бело-коричневых, плоских, как листья, рыбин заливает палубу...

Я не случайно вышла в море на самом малом суденышке рыболовного флота. Во Владивостоке, в просторных коридорах Дальрыбы, перед коптильными, топившимися стружками и деревом печами рыбозавода, в рыбном порту на мысе Чур-кина, где стояли рефрижераторы и плавбазы, наконец, в ТИНРО — Тихоокеанском институте рыбного хозяйства и океанографии, я встречала многих, кто «работал на рыбу» и все-таки не был рыбаком.

В лаборатории промысловых гидроакустических исследований физики трудились над созданием звукового барьера для скумбрии. Скумбрия плохо ловится: быстро находит «слабое» место в неводе и уходит. Тогда исследователи решили поставить звуковую перегородку в кошельковом неводе — имитатор голосов дельфинов, главных врагов скумбрии. Записали дельфинов у берегов Америки, испробовали имитатор их звуков в Тихом океане — похоже, получается. Сейчас предстоят новые опыты. В этой лаборатории я прослушивала голоса моря, пробивающиеся сквозь шум волн: писк дельфинов, щелчки и свист косатки, щелчки кашалотов. Фонотека лаборатории в каждом плаваний пополняется: исследователи хотят знать не только голос, скажем, сельди вообще, а ее голос, когда она встре

чается с добычей, когда угрожает, кормится, боится. Наверно, туговато придется рыбам, когда физики разложат по полочкам их голоса...

Признаюсь, работы лаборатории укрепили мои сомнения в том, что профессия рыбака, как пони-Мали ее испокон веков, еще существует.

В тесных комнатушках музея ТИНРО, где стойко пахло формалином, были собраны обычные и диковинные обитатели морей: кожистая черепаха двухметровой длины, луна-рыба, гигантский скат весом в 300 килограммов, сельдевая акула и т. п. Интересно было по подписям к экспонатам, где сообщалось, когда, откуда и кем он доставлен, проследить географию маршрутов ученых. Организованный почти полвека назад, ТИНРО — центр ры-бохозяйственной науки на Дальнем Востоке — начал свою деятельность с изучения прибрежных районов, а уже потом приступил к исследованию морей и открытых зон Тихого и Индийского океанов. Следом за наукой — биологами, ихтиологами, конструкторами — шел рыболовный флот. Дальневосточная рыбная промышленность из береговой превратилась в промышленность морского активного рыболовства. В простой некогда цепочке «море — человек» прибавилось много новых звеньев, и не сотни, а тысячи людей стали уходить в океан.

Уже в сумерках наш сейнер берет курс на Владивосток. На палубе остро пахнет свежей рыбой, водорослями. Рыбаки устали — девять заметов сделано за день; с ожиданием глядят они на проплывающие берега. Город открывается бухтой Тихой. В распадке сопок новые многоэтажные дома, окутанные прядями тумана.

— Там всегда туман, — говорит Женя. — «Спят в тумане капитаны, и матросы спят...» Там, рядом с бухтой, морское кладбище, — знаете?

Я вспоминаю дорогу сквозь туман, тишину, якоря и цепи на могилах. Море есть море.

Уже близко Золотой Рог, от множества огней светится небо. И вдруг перед нами в вечернем сумраке возникает длинный силуэт судна. Китобойный флагман «Советская Россия». Возле него, как охрана, четкие и строгие силуэты китобойцев. Они идут из южных широт, и вот осталась одна, последняя, миля. Завтра утром они строем войдут в бухту Золотой Рог и, приветствуя город залпом гарпунных пушек, станут на самое почетное место у пирса — возле Морского вокзала.

Женю эта встреча растревожила больше других, он был самым молодым из всех. Женя признался, что ему надоело море, четыре года он уже ходит в рыбаках, что его тянет земля, но, кажется, засомневался в этом сам, встретив возвращающийся из далекого плавания большой флот. Может быть, проснулась досада — не их встречают на берегу... И захотелось прожить много трудных дней вдали от Владивостока, чтобы город ждал тебя. Женя пытался сопротивляться разнобою своих мыслей и сказал:

— Уже нет на свете Моби Дика и капитана Аха-ва. Есть приборы, техника и цель.

Василий Романович посмотрел на Женю, улыбнулся: наверное, вспомнил, как приехал во Владивосток после войны погостить к брату, да так и остался. Море так просто не отпускает...

Показались трубы рыбозавода, узкая полоска пляжа, «Океан», дома.

— Мое окно светится! — воскликнул Женя.

И столько было в его голосе тепла, что я подумала: какие бы сомнения ни одолевали парня, уходить и уходить ему в море, чтобы испытывать ни с чем не сравнимую радость возвращения.

4