Вокруг света 1974-04, страница 64

— Истинно так, и даже господа вот эти могут подтвердить сие как очевидцы, только не знали они, что расстрелянный был мне родным братом. Под этим кровом вместе выросли, царствие ему небесное, страдальцу!

— Да, мы знаем этот случай, — подтвердил Букетов. — И в газетах про это было.

— За что же могли казнить священника? Это же чудовищно!

— Священник-патриот встретил наступавшие на город красные части пулеметным огнем с колокольни своей церкви, — пояснил Сабурин.

— Да, настоящий воитель! Что ж, память ему вечная! — сказал Зуров. — Рассчитываю поэтому и на вашу помощь, отец Федор. Вы родной брат героя. Сам митрополит Агафангел благословил- священство на брань с красными.

— Силы мои невелики, Павел Георгиевич, — хмуро возразил священник. — Семьей обременен и приходом. Со страху не спим с попадьей третьи сутки пока гости такие в доме. Не вам, православному офицеру, объяснять, чего от нас сан требует.

— Особых тягот не возложим, отец Федор, но, — в голосе Зурова стал ощутим как бы отдаленный гром, h- гостей вроде нас... изредка принимать придется... Позвольте спросить, господин ротмистр, каковы последние сведения о Ярославле? Не поверю; чтобы мы потеряли сторонников, каких имели. Наш героизм видели все. Убежден: скоро там все опять закипит!

— Если вы, капитан, умеете оценивать события реально, то придете к иному заключению. Мы сами сперва французов ждали, а потом немцу на шею кинулись. Полагаю, вы осведомлены, кому сдались офицеры-перхуров-цы в Ярославле вечером двадцатого июля?

— Стороной слышал.

— То-то стороной! А вот мы с Букетовым в этом участвовали. Комедия была фантастическая! Помните ту германскую комиссию № 4 по репатриации немецких военнопленных из России согласно брестскому договору? Командовал у нас в Ярославле этой комиссией некто лейтенант Бальг. Помните?

— Смутно. Я ведь недолго пробыл в городе.

— Был он тише воды, ниже травы во время июльских событий — ведь мы в Архангельск союзников ждали, а те, как известно, брестского договора признавать не. желают. Они же Мурманск и Архангельск якобы не от

большевиков, а от немцев спасти стремились. Ну и как бы попутно, неофициально, так же и от Советов... Стало быть, и мы, перхуров-цы, себя в состоянии войны с немцами считали.

Капитан Зуров морщился. Мол, тема скользкая. Ближе к делу.

— Но вот становится ясным, что мы терпим поражение. И в канун разгрома вижу я этого Бальга в германском военном мундире, при ордене, с саблей на одном боку и с парабеллумом на другом. Знаете, почему он так воинственно преобразился?

— Кажется, догадываюсь. Только просил бы... покороче!

— Скоро догадались и мы, рядовые перхуровцы. Как выяснилось, генерал Карпов и все прочее начальство, не сбежавшее с месье Перхуровым из города, кинулось к немцу с просьбой: «SOS! Спасите от соотечественников! Французы подвели — пусть кайзер выручает!» И повели нас, грешных, полтысячи офицеров, сдаваться этому лейтенантишке паршивому... Мне же и господину Букетову крупно повезло: выпало нам почетное задание — найти в домах побольше простыней, разодрать их на полосы и развесить утром двадцать первого июля на крышах руин. Утречком смотрим: входят победители, полки, дружины с комиссарами и дивятся: где побежденные? Навстречу красным войскам выступает в полной форме лейтенант Бальг, гордо возвещает: «Те русские, что вели военные действия, сдались мне, представителю кайзеровского командования и Германии. Как немецкие военнопленные они подлежат эвакуации нэх ДойчлаНд. Мои вооруженные силы охраняют их в здании Волковского театра».

Действительно, видим: торчат около театра у всех входов какие-то плешивые немцы в жеваных шинелишках, все из лагеря военнопленных, и держат винтовочки российские, еще тепленькие от наших рук офицерских...

— Ну и что было дальше?

— Эх, дальше!.. Разумеется, красные предъявили ультиматум, немцы-военнопленные смирнехонько винтовочки наши положили и затопали в свой лагерь. Ну а голубчиков наших — из театра, да прямо за город, по одному адресу с владимирским священником, отца Федора братом. Тот, кстати, оказался смелее нас, офицеров, а конец все равно один был. Насчет нас с Букетовым народ подтвердил; дескать, мирные обыватели, белые флаги развешивали. Нас и отпустили.

Зуров, не глядя ротмистру в глаза, сказал по прежнему сухо

— Благодарю за подробности, ко просил бы среди офицеров моего отряда не утруждать себя подобными воспоминаниями. Переходящих в лагерь врага мы будем уничтожать без пощады, колеблющихся — привлекать. Будем, как некогда в 1812-м, готовить партизанские действия, убеждать людей в правоте и непобедимости белого движения. Отец Федор, кто может реально поддержать нас здесь, в Солнцеве, сейчас?

— Милый вы наш Павел Георгиевич, уж не обижайтесь на меня, но прямо скажу: никого не найдете! В Диевом Городище после молебна у Троицы собрали мужиков человек двадцать и наших солнцевских двоих к ним пристегнули, и грешневских мужиков тоже человек пять либо десять взяли, в поддержку господам офицерам в городе. Повели дорогой на слободу Яковлевскую, там еще сколько-то яковлевских мужиков прихватили и всем винтовки выдали. Ну так кто еще дорогой, не дойдя до Твериц, утек, кто перед переправой сбежал, а кто на другой же день с позиций лыжи навострил. И заметьте, ушли с винтовками вашими, и теперь эти винтовки на красной стороне стреляют либо в запасе там лежат.

— А что у нас в больнице делается? Принял доктор Попов наших офицеров? Я должен увидеть выздоравливающих.

— Батюшка Павел Георгиевич, да мне просто даже сыгранно, какие у вас понятия... Не было там никаких офицеров, тракт перекрыт был сперва офицерами, потом красными. Одни красноармейцы да красные дружинники лежали. Доктор Попов в партию большевистскую записался, режет и порет по-прежнему, сейчас только тяжелораненые долечиваются, одни ярославцы. Наших сельчан доктор Попов в эти дни в больницу не клал, по домам ходил лечил. Коек у него не хватало.

Лицо капитана становилось все напряженнее, он прикуривал папиросу от папиросы.

— Когда усадьбу нашу сожгли?

— Прошлой осенью, еще в ноябре. Но ее ведь пришлые спалили, не солнцевские.

Капитан заглянул в окно. Была предрассветная темень. Зуров опустил занавеску, потревожив листья гераней. '

— Жатва началась? ,— вдруг осведомился он, будто без всякой связи с предыдущими речами.

— Началась! — отец Федор с полной готовностью и душев

62