Вокруг света 1974-06, страница 63

хуже. Никто не обратил бы на это ни малейшего внимания».

Это написано примерно в то же время, когда начинались «камчатские конспекты».

Просветители, он сам, его друзья, мыслители, естествоиспытатели, смелые путешественники: их мало, но на них, благих просветителей, надежда.

Крашенинников один из таких: две замечательные личности понимают друг друга, и как не напомнить о таком человеке и деятеле? Но если бы все исчерпывалось личностью Крашенинникова.

Сохранилось черновое начало, по которому можно догадываться о замысле поэта:

«Завоевание Сибири постепенно совершалось. Уже все от Лены до Анадыри реки, впадающие в Ледовитое море, были открыты казаками, и дикие племена, живущие на их берегах или кочующие по тундрам северным, были уже покорены смелыми сподвижниками Ермака. Вызвались смельчаки, сквозь неимоверные препятствия и опасности устремлявшиеся посреди враждебных диких племен, приводили их под высокую царскую руку, налагали на их ясак и бесстрашно селились между сими в своих жалких острожках».

Чисто пушкинское столкновение разных понятий. В одной фразе эпитеты — неимоверный, высокий, бесстрашный, жалкий, — относящиеся к одному и тому же: казакам, открывателям, землепроходцам. Вот о ком и о чем главным образом должен был идти рассказ.

Тремя месяцами раньше Пушкин сказал о разных бурных и смутных эпизодах российского прошлого: «Разве это не та жизнь, полная кипучего брожения и пылкой и бесцельной деятельности, которой отличается юность всех народов?» Он сознает неимоверную историческую сложность всего этого, видит, сколь многое восхищает и ужасает одновременно.

Казаки на Камчатке — подвиг! И в то же время вот еще несколько строчек из пушкинских записей: две большие обстоятельные страницы у Крашенинникова Пушкин передает так, что мы снова должны его заметки перевести из скромного разряда «конспект» в высокое звание прозы:

«Казаки брали камчадальских жен и ребят в холопство и в наложницы, с иными и венчались. На всю Камчатку был один поп. Главные их забавы состояли в игре карточной и в зернь в ясачной избе на полатях. Проигрывали лисиц и соболей, наконец холопей. Вино гнали из окислых ягод и сладкой травы; богатели они от находов на камчадалов и от ясачного сбору...»

Мы часто находим наброски, отрывки или завершенные сочинения поэта о той части его народа, которая и в самые рабские времена была вольна, хотя вольность эта легко сопрягалась с жестокостью и кровью: работа о черноморских казаках, о существовании которой точно знаем, но которая к нам не дошла, стихи и рассуждения о Стеньке Разине — «самом поэтическом лице российской истории», Пугачев... Друзья знали о замыслах насчет Ермака. Е. А. Баратынский радовался: «Мне пишут, что ты затеваешь новую поэму Ермака. Предмет истинно поэтический, достойный тебя. Говбрят, что, когда это известие дошло до Парнаса, и Ка-моэнс вытаращил глаза. Благослови тебя бог и укрепи мышцы твои на великий подвиг».

Великий поэт Камоэнс воспевал в XVI веке португальских путешественников. Фантастические странствия российских землепроходцев должны были зажечь российского Камоэнса.

Уже первый пушкинист Анненков догадывался, что Пушкин делал камчатские выписки «для буду

щего художнического воспроизведения казачьих подвигов и правительственных распоряжений в этой земле».

Российский человек в необыкновенных (а в сущности, может быть, и обыкновенных!) обстоятельствах — каков он? Без крепостного рабства, но и в особенной дали от просвещения; за тысячи верст от ближайших губернаторов, за десятки тысяч от царя, но посреди первобытной природы и уклада жизни давностью в тысячелетия...

Исследуя человека, людей, народ, Пушкин искал ответ на главные вопросы и старался заглянуть через свой и прошлый век в будущее.

(Пока что мы в основном говорим о первой половине пушкинских записей. Вторая же их часть объединена под названием «Камчатские дела». Это интереснейшие подробности камчатской истории конца XVII — начала XVIII века. Извлечения из книги Крашенинникова «сгущены», сконцентрированы, обработаны Пушкиным. Здесь особенно ясно видны главные герои будущего повествования. Мелькают названия гор, бухт, поселков, ручьев, указаны годы, люди, события, будто сам поэт только что проехал там, как по пугачевскому Уралу. И хочется идти за ним — со старинными книгами, древними картами.

Однако это сюжет настолько яркий, сложный, насыщенный, требующий столь подробного сопоставления с тем, что мы знаем об этих делах теперь, что к нему нужно обратиться особо...)

Статья, история вроде пугачевской, повесть вроде «Капитанской дочки» — мало ли что выросло бы из этих фрагментов.

Из любви к поэзии, из интереса к психологии «диких» народов, к лучшим ученым и просветителям, к вольным людям невольной страны — вот зачем Пушкин берется за «камчатские дела»...

IV

«Кырганик, — выписывает Пушкин название камчатской речки, — (близ оной Яр, где камчадалы гадают, стреляя из лука)».

Имеются в виду вот какие строки Крашенинникова:

«Кырганик река... и камчатский острожек одного имени с рекою... Не доежжая до него за 24 версты есть над Камчатскою рекою высокий яр, Лотынум называемой, на которой камчадалы стреляют из луков, угадывая время жизни своей таким образом, что тот по их мнению долго проживет, кто на яр встрелит, а чья стрела не долетит до верху, тому умереть скоро».

20 января 1837 года... Пушкину умереть через девять дней.

Стрела же его летит вечно.