Вокруг света 1975-07, страница 4

паратурой, установленной на раскладном «дачном» столике. Чтобы добраться до своего рабочего места — на стремянке, позади люка в опилотскую кабину, мне приходится перелезть через Юру с его аппаратурой, приземлиться на баке, развернуться на 90 градусов и, едва не задев сапогом по голове «маркони», наконец угнездиться на лестнице. В тесноте — не в обиде. Главное — летим...

Мы настолько облазили Шпицберген за три предшествующих полевых сезона, что полет в новый район — целое событие. Тем более если этот район — центральная часть Земли (Оскара II с ледниковым плато Левеншельда. Всех, кто побывал здесь до нас, можно пересчитать по пальцам. В конце прошлого столетия первым вышел сюда упрямый англичанин Мартин Конвей, а спустя лет пятнадцать эти места положил на карту норвежский топограф Гуннар Изаксен. Зато мы в прошлой экспедиции первыми рассчитали темп сокращения ледников iB этой части Шпицбергена. И теперь тоже выполняем пионерскую работу, замеряя на лету толщину ледников. Это заслуга моего товарища Юрия Мачерета, сотрудника лаборатории геофизических методов отдела гляциологии Института географии АН СССР. Он экспериментально доказал возможность радиолокационного зондирования таких ледников с вертолета: приборы получают одновременно отраженные сигналы от поверхности ледника и подстилающего ложа. Данные, добытые в полете, я также смогу использовать в своей работе, а пока исполняю обязанности штурмана, реализуя опыт предшествующих лет.

Машина долго раскручивает винт, потом отрывается от настила. Пять оленей лежат на снегу в ста метрах от площадки. Вот что значит заповедный зверь. Шум от двигателя адский, идем не выше 20 метров — побегут или не побегут? Лениво вскакивает первый, второй... Побежали!

Ощущаю сильную вибрацию и гул, хотя уши упрятаны в наушники и вдобавок затянуты в кожаный шлем. На шее ларингофоны, все это подсоединено к СПУ — самолетному переговорному устройству, которое соединяет всех нас в единое целое — экипаж, выполняющий задание. В этом строгом ансамбле лиш

них нет. Мое дело вносить коррективы в маршрут полета, чтобы потом точно положить их на карту, которая у меня перед глазами. Где-то под ногами (и то нагнувшись) я вижу колено и плечо Юры. Из-за обилия проводов и кабелей он слегка напоминает муху, попавшую в паутину. Юра включает свое хозяйство по моей команде — дедника ему практически не видно. Вот и сейчас он приник к тубусу, одновременно манипулируя десятком переключателей и успевая регулировать перемотку фотопленки, на которой фиксируются измерения. Его оборудование внушает всем неспециалистам слепое почтение, и я не рискую вникать в детали. Юра опробовал его на Кавказе, Полярном Урале, Памире и наконец на Шпицбергене.

Солнце заливает небосвод, а вода в Сент-Ионс-фьорде темная, плотная на взгляд, возможно, по контрасту с заснеженными берегами. Начинаются штурманские муки. На карте значится ориентир для захода на рабочий маршрут, а на местности его нет. Исчез вместе с прифронтальной частью ледника Коноу, отступившего со времени составления карты на несколько километров. Приходится соображать на лету. Прижимая ларинги к горлу, выкрикиваю исходные данные для пилотов: «Ориентир... курс...» Вертолет кренится, закладывая глубокий вираж, а Юра еще не включил аппаратуру — успеет ли? Выходим точно посредине фронтального обрыва ледника Коноу. «Приготовиться!» Выдерживаю паузу (мало ли что там у Юры). «Старт!»

Под нами сплошные лабиринты лазурных трещин с пугающей чернотой в глубине. Совершенно дикая, не поддающаяся осмыслению мозаика, мертвенный хаос разрушения. Представляю, как беснуются помехи на экране. Тут я ничем помочь не могу... Мое дело курсы, высоты, время, скорость. Медленно карабкаемся вверх по леднику, скорость чуточку за сто. Юра, подстраховывая пилотов, периодически «выдает» высоту. В наушники врывается его голос: «Сто двадцать, сто тридцать, сто двадцать, сто десять...» Меньше трещин. Странный цвет у поверхности ледника — напоминает то ли гуашь, то ли известковую побелку...

Идем на небольшой высоте, ориентиры меняются быстро,

на опознавание и выбор — секунды. Целый лес нунатаков — скал, пропоровших ледник, рыжих от солнца и похожих друг на друга, как деревья в лесу. Прямо по курсу вздымается бурый утес-гигант — запомним как ориентир на будущее. Очень странные очертания мира за фонарем кабины — резкие, рваные, вздыбившиеся. Белое и рыжее, все мелькает и куда-то уносится. И только тень вертолета неотвязно скользит за нами по свежему снегу, перепрыгивая через трещины и не опасаясь столкнуться с ну-натаками.

Слева обозначились верховья долины, по которой ледник Даля гигантскими ступенями ледопадов устремился вниз к морю. Вот за ним мелькнул темно-синий треугольник моря в рамке склонов додины. Ощутимо уменьшилась толщина льда — крутые склоны, опять нунатаки, снова трещины... Кот гда же проклятый ледораздел? Стрелка на шкале высотомера как привязанная. Еще немного, самую малость, чуть-чуть... Стрелка вздрогнула и чуточку отклонилась влево. Вот он, ледораздел, и сразу за ним — язык ледника Оватсмарка, весь на виду до самого моря. Теперь все ориентиры перед глазами, и мы проносимся над ледником вниз, в голубизну пролива Фор-лансуннет...

Море для гляциологов-полярников всегда будет символом возвращения от мертвящего холода и промозглой сырости ледников к теплу, свету, к людям, к радостям жизни. Ощущение облегчения приходит даже сейчас в этом скоротечном воздушном маршруте. От конца ледника Оватсмарка закладываем вираж вдоль по проливу. Позади хаос трещин у фронта Оватсмарка и целые флотилий изящных белоснежных айсбергов на синем бархате пролива. Слева частокол гор, сквозь который к морю прорываются леднички поменьше. Распластавшись на прибрежной равнине широкими белыми лопастями, они резко контрастируют с серой умирающей растительностью и темными пятнами озер, подернутых молодым льдом. Здесь проходи^ мой маршрут семь лет назад — где на шлюпке, где пешком. Но сейчас я могу себе позволить не вспоминать названий. Просто наслаждаюсь красками. Могу отдыхать несколько минут, единственный среди экипажа.