Вокруг света 1976-01, страница 26

манцев, наблюдая за тем, как племя онге теряет жизнеспособность, представители администрации не без причины беспокоятся о будущем джарава и сентинельцев.

— Действуя , слишком поспешно, мы поставим будущее этих людей под угрозу, — сказал мне в Порт-Блэр верховный комиссар Андамана и Никобарских островов Хар Мандер Сингх.

Я вспомнил его слова, когда смертоносная стрела помчалась навстречу нашему катеру с берега острова Северный Сентинел. Катер рванул, и она ударилась о воду позади нас. Эта стрела отличалась от стрелы джарава с железным наконечником: она была снабжена тремя костяными зубцами. Но смысл она несла тот же самый: враждебность.

Снова и снова во время нашего двухдневного плавания вокруг острова мы высаживались на берег, чтобы оставить подарки. Мы подходили достаточно близко к берегу, чтобы видеть, как сенти-нельцы срывают оболочку кокосовых орехов зубами, протыкают копьем оставленную нами куклу и уносят остальные подарки. Но ни разу нам не удалось вступить с ними в дружественный контакт.

Но, кажется, наше присутствие объединило живущие на острове группы. Мы наблюдали за отрядом вооруженных сентинельцев, человек в двенадцать, идущих вдоль берега. Затем из леса появилась и присоединилась к ним другая большая вооруженная группа. В полевой бинокль видно было,. как они долго обнимались, причем один мужчина сел на колени к другому. Так приветствуют негрито друг друга после долгой разлуки. Это указывало на то, что все боеспособные мужчины-сентинельцы собрались вместе, чтобы встретить внешнюю угрозу. Угрозу их острову, их народу, их образу жизни.

Для сентинельцев эта враждебность означает выживание. Может быть, они правы? Если так, что же станется с джарава, которые на моих глазах перешли от враждебности к радости? Первой радости получения подарков?

Какие «подарки» ждут их в самом недалеком будущем?

И, вспоминая свирепые лица сентинельцев, радостные улыбки джарава, я не мог забыть о печальных глазах онге и апатичных, равнодушных больших андаман-цах...

Перевел с английского М. ЦЫПКИН

НИКОЛАЙ КОРОТЕЕВ

ДЩЦЕШ

МШЕН

Быль

У I X олнце, едва поднявшись Ш Ш над горами, розово осве-шЬ я щало заснеженные пики Киргизского хребта. Стояла ранняя для Чуйской долины весна.

Задолго до условленного времени встречи с Исабаевым я вышел на балкон гостиничного номера «Пишпека», как в старину назывался этот город, теперь столица Киргизии, и смотрел вдоль двухкилометровой аллеи бульвара Дзержинского. Деревья еще не распустились, и серые ветви гигантов светились на чистой лазури неба.

Я уже многое узнал о человеке, который должен был прийти ко мне, и ждал его с нетерпением.

Абдылда Исабаевич родился в начале века. В шестнадцатом году, когда царские власти спровоцировали бегство части киргизов из Прииссыккулья за границу, он волею судеб оказался там, был продан в рабство, работал у мельника-уйгура несколько лет, бежал, вернулся на родину уже после Октября. Беспризорничал. И, как многих мальчишек того трудного и сурового времени, на ноги Абдылду поставил человек, работавший в милиции, Федор Кириллович Мартынов. Его Абдылда почитал и звал отцом. Потом и сам Абдылда стал работать в милиции, так что считает он себя потомственным милиционером. Более сорока лет Исабаев отдал службе, награжден орденами Красного Знамени и дважды Красной Звезды, медалями. Теперь он председатель совета ветеранов МВД.

За пять минут до назначенного времени я увидел высокую строгую фигуру Исабаева меж деревьев в аллее. Минута в минуту он постучал в дверь номера. Мы сели за стол. Нас ждал чай, и

черный и зеленый, тогда я еще не знал вкусов Абдылды Исабаевича.

Я попросил его рассказать историю о Дердеш-мергене, столь поразившую меня. Его речь потекла вольно, непринужденно, безыскусно, как мне показалось.

— Этот самый Дердеш-мер-ген. Дердеш — его имя, а мер-ген — значит охотник, — без предисловий начал Исабаев. — Не просто охотник — великий охотник. Он был бедняк, работал кузнецом. Кузнец — очень нужный, уважаемый человек в аиле. За много верст ездили к нему. Сыновей имел двух, двойняшек к тому же. Но родились они, когда кузнеца украли: связанного, скрученного по рукам и ногам переправили через границу и заставили работать на банду басмачей. Пригрозили, что вырежут его семью. А Дердеш хорошо знал — сделать это бандитам ровным счетом ничего не стоит. Имелся у басмачей даже специальный человек, который с удовольствием выполнил бы такое поручение. И не по злобе на Дердеша, а по характеру.' Крохотный такой человечишка, пристрастившийся к убийствам. Звали его Осман-Савай. Самые гнусные казни, самые подлые дела поручал ему главарь банды басмачей Джаныбек-казы. Казы — это судья, судьей был Джаныбек в царское время.

После революции собрал Джаныбек банду, самую грозную в Южной Киргизии. А когда изгнали басмачей из советской республики, Джаныбек-казы базировался в Кашгарии, в Западном Китае. Бывший казы, собрал там людей, бежавших от Советской власти, — кулаков-баев, торговцев, духовенство, недовольных и обманутых, сброд всякий.

24