Вокруг света 1977-12, страница 40

той и пахучей пшенной кашей, собрали семена на женьшеневой полянке. Серафим сделал затес на стволе липы, и, вскинув на спины котомки, они зашагали к синеющей вдали сопке.

Только на вечерней заре вышли Серафим и Вася к реке, на другом берегу которой стояла одинокая юрта старика Кимонко. Около нее слабо дымился костерок. Серафим покричал. Крошечный старик в пестрой национальной одежде, с длинной трубкой в зубах спустился к воде и очень долго сталкивал бат. Серафим и Кимонко важно и молча покивали друг другу, словно они расстались лишь поутру. Однако Вася мог поручиться, что они не виделись месяцев пять, если не больше. Вася кусал себе губы от нетерпения тотчас выложить всю историю с женьшеневой полянкой, да твердо помнил: поступи он так, не простят ему подобного нарушения обычаев ни старик Кимонко, ни дед Серафим, который заранее строго-настрого приказал Васе молчать. И Вася крепился.

Нужно было поесть, попить чаю, а уж потом обстоятельно, с тысячью лишних, по мнению Васи, и совершенно необходимых для жителя тайги подробностей начать рассказ. Дед знал удэгейский хорошо, Вася многое понимал. Речь пошла о том, зачем и почему, когда и каким путем двинулись они в тайгу, и как шли, кого или чьи следы встретили, где приметили дымы костров и кто бы их мог разжечь. Обо всем повествовалось не спеша, с собственными суждениями, предположениями, сравнениями с мнением знакомых и уважаемых людей, которые тоже бывали в тех местах, сообщениями о тех или иных отклонениях от виденного, год и десять лет тому.

Крохотные, ясные глазки старика Кимонко глядели на яркий огонек костерка. Изредка поглядывал старик Кимонко и на Васю, который маялся и томился вестью, нетерпеливо дрожавшей в уголках его рта.

Но дождаться своей очереди рассказать о найденном сокровище Вася так и не смог. Под монотонный долгий рассказ деда уставший от впечатлений этого дня паренек и не заметил, как уснул.

Проснулся Вася не у костра, а в юрте; выскочил из нее и остановился, ослепленный солнцем.

Старик Кимонко один сидел у костерка, дымил трубкой.

— Где дед Серафим? — Губы

Васи дрожали от незаслуженной обиды.

— Багдыфи, — приветствовал его старый удэгеец.

— Багдыфи, багдыфи... — заторопился исправить оплошность Вася. — А как же меня дед оставил?

— Умывайся. Потом садись, чай пей, хлеб ешь. Придет скоро Серафим. В поселок, на почту пошел.

— Уф! — Вася стукнул себя кулаками по голове. — Все продрых!

— Хорошо спал, хорошо отдохнул, — не глядя на Васю, проговорил Кимонко с недовольным видом.

Так, по крайней даере; показалось Васе. А проявить несдержанность мог только мальчишка, недостойный совать нос во взрослые дела. Нехорошо получилось.

— Не сердись, дед Кимонко,— сказал по-удэгейски Вася. — Я сам на себя сердит. Вы знаете корневщика Матвея Константинова?

—- Нет корневщика Константинова.

— Как нет?

— Л есоустроитель такой здесь давно-давно был.

— Как же так?

— Далеко-далеко, в России живет. Мой сын знает. Воевал вместе с Константиновым.

— И Матвей Константинов никогда не говорил вашему сыну о плантации?

— Зачем? Много сажал, говорил. Где сажал — зачем говорить? Ищи! Охо-хо... — вдруг совсем по-дедовски выговорил старик Кимонко. — Кто бы нам рыбы на уху наловил?..

— Я наловлю... А что ответит нам Константинов? Не письмо же дед ему пошлет, а телеграмму. Письмо — это долго.

— Что ответит, то и будет. Его женьшень. Себе возьмет, так приедет. Науке захочет отдать, сами выкопаем, свезем.

— А вдруг кто на поляну эту придет?

— Поглядит, поохает да уйдет. Задир Серафим свежий оставил. Поймет, скольким людям и сколько лет жизни сберегут те корешки.

— А не уйдет?

— Мне все отсюда видать. Вон дымок — там геологи, вон дымок — там, которые в трубки смотрят, а потом на сопках треноги ставят.

«Геодезисты...» — догадался Вася, И уже не слушал и перечисления дымков, и кто зажигает костры в тайге, но терпеливо дождался конца длинного перечня.

Ни отменная рыбалка, ни рассказы старика Кимонко, ни еда — ничто не смогло отвлечь Васины думы от обиды на деда Серафима. Как он мог оставить его здесь, уйти тайкам от него, именно тайком! И чем больше думал он о своей обиде, тем темнее и мрачнее она становилась, набухая, как грозовая туча.

Дед Серафим пришел поздно ночью. Вася даже не поднялся ему навстречу, сделав вид, что его совсем не волнует ни судьба женьшеневой поляны, ни ответ таинственного Матвея Константинова.

* - На следующее утро дед .поднялся позже Васи и, выйдя из юрты, долгонько смотрел на паренька, сидящего недвижно у костра, который уже успел разжечь Кимонко.

— Так-то вот, —- начал дед Серафим, присаживаясь у костерка. — Получил я ответ. И скажу — ждал и не ждал, — да только сокровище души Матвея, что солнышко в капле росы, смотрится... Слышь, внучок, тебе ответ от Матвея <Конст!нтинова. Сам прочтешь или мне огласить?

— Оглашай, — сказал Вася дрогнувшим голосом.

— (Вот, охо-хо, телеграмма. «Отдаю плантацию на усмотрение Васи Егорова, который ее обнаружил».

— Обнаружил... — шмыгнул носом Вася Егоров и посмотрел на деда и старика Кимонко.

Ликованье и радость выражали их лица, воздавая должное душе этого незнакомого им человека.

— На усмотрение... — Вася снова шмыгнул носом, встал и протянул руку за телеграммой. Потом сказал: — Я в тайгу с чистыми помыслами шел. Разве это не правда? — И теперь лицо Васи тоже выражало ликование и радость. — Только в город мен^ обязательно возьми, когда корни ученым дарить поедем.

...Над тайгой разгоралась заря. Она совсем не походила на ту, чгго можно увидеть в поселке. Там красота ее смазывается звуками: пулеметно-торолливой стрельбой дизельных пускачей, машинным гулом, громкой речью. Никогда бы Вася не подумал, будто звуки могут лома гь и крошить то, что можно только увидеть. Но так было. Не доводилось же ему за все свои четырнадцать лет наблюдать первые лучи зари, отраженные в росинке, которая свешивалась с краешка листа ильма.

38