Вокруг света 1978-11, страница 61

соскучились. Решил тогда сын пойти к берегу реки. Пожал своей сестре руку на прощание и ушел. Углубился в лес, сбился с дороги и начал кричать: «О, мама! О, мама!»

Услышала его большая толстая фосса с красными глазами и прорычала: «Ау-у-у-у! Ау-у-у-у!» Решил Икутукели, что это мать ему отвечает, и пошел на голос из леса. «О, мама!» — время от времени кричал мальчик. «Ау-у-у-у!» — рычала фосса, заманивая ребенка в чащу.

Наконец, когда мальчишка совсем выбился из сил, красноглазая фосса спрыгнула с дерева, схватила сына Рамарцанаки и отнесла на гору, в свою пещеру. Там она закопала Икутукели в песок, оставив наружу лишь одну голову, и дала ему много еды. Фосса решила откормить мальчика пожирнее, а затем съесть.

Шли дни за днями, мальчик толстел в яме, куда его закопала фосса, ему делалось все теснее, камни и песок впивались в его мягкое тело, и от боли он кричал. Рамарцанака слышала эти крики, просила соседей помочь освободить ее сына. Но люди не хотели идти на гору, которая считалась священной, и не хотели связываться с большой красноглазой фоссой, которую боялись.

Но однажды услышал крики Икутукели великий бог Занаха-ри. Узнав от мальчика его судьбу, он превратил кровожадную фоссу в пиявку, равнодушных людей — в лемуров-бабакутов, а мальчика освободил. Икутукели вернулся в свою деревню, но с тех пор наши люди никогда не разрешают брату пожимать руку своей сестре.

— Это почему же? — удивился я.

— О, вазаха... Разве не тебе я только что рассказал историю Икутукели? И разве не началась вся эта история с того, что, уходя из дома, брат пожал руку своей сестре. Ведь все в этом мире хасина!

— Хасина? — переспросил я. — Что такое хасина?

Р. посмотрел на меня не то удивленно, не то с негодованием и промолчал.

ЗАКОЛДОВАННЫЙ КРУГ

Андри, когда я спросил его о причинах подобной реакции Р. на мой интерес к заинтриговавшему меня слову «хасина», поморщился.

— Ох, уж эти мне фади. Для вас, конечно, это безобидное чудачество, эдакая экзотическая черта мальгашского бытия. А для нашей республики сейчас фади делаются одним из главных тормозов на пути прогресса, равно как и всяческие ограничения, связанные с вин-таной.

— С чем, с чем? — перебил его я.

— С винтаной, — досадливо махнул рукой Андри. — По вторникам и четвергам здесь нельзя людям работать на рисовых полях. В понедельник и среду люди вроде бы и готовы взяться за дело, но в эти дни нельзя впрягать в плуг буйвола, потому что, видите ли, в буйволов переселился дух какого-то дедушки Ракото, а тому запрещалось работать именно в эти дни. Итого выпадают уже четыре дня, а воскресенье — официальный выходной... Получается какой-то заколдованный круг: люди руководствуются предписаниями винтаны, винтана рождает фади, а фади нельзя нарушить, потому что все вокруг — хасина.

Хасина... — задумался Андри. — Я думаю, что это такое — нечто загадочное, таинственное, непонятное, доставшееся нам в наследство от предков и поэтому внушающее страх. Как бы вам это объяснить? Все здесь верят в существование некой мистической силы, которой обладает вся живая природа и которая связывает неразрывной судьбой в единый мир людей, животных и растения, с одной стороны, и планеты — с другой.

— Иными словами, Андри, это привезенная еще первыми пришельцами из Полинезии или Меланезии вера в существование «маны», — попытался уточнить я. — «Маны», под которой жители далеких тихоокеанских островов понимают некую вездесущую силу, которой наделено все живое и которая предопределяет их поступки и судьбы.

— Да, пожалуй, — кивнул головой Андри.

— А фади в таком случае — это малагасийский вариант полинезийского табу — запрета, нарушение которого неминуемо карается сверхъестественными силами, от которых обычно и исходит фади — предзнаменования и запреты. А силами этими маль-гаши чаще всего считают своих предков — разана.

— В предках, вернее, в их повсеместно присутствующих душах —^; вся загвоздка, — сокрушенно вздохнул Андри. —

Вы Даже представить себе не можете, какое огромное количество запретов и ограничений существует в мире, окружающем мальгашей.

— Чтобы не показаться голословным, приведу вам самый свежий пример, — продолжал Андри. — Как раз сегодня я обсуждал со старейшинами важный практический вопрос. Сейчас в Андрофари и глубинных лесных селениях сахарный тростник сажают вдоль второй и третьей террасы реки Сакафи-хитры, на сухих, почти бесплодных землях. Я же предложил начать осваивать пойму, где на жирных почвах можно снимать урожай раза в два-три богаче.

— Ну и что же? — заинтересовался я.

— Старики твердили мне примерно следующее. «Те земли, которые ты предлагаешь расчистить под сахарный тростник, предки никогда не обрабатывали. Наверное, они считали их предназначенными для разана и поэтому объявили их фади. Мы не знаем, Андри, чему ты научился за границей, но мы видим, что ты разучился чтить наши обычаи и мыслить по-нашему. Душа и жизнь — вещи различные, не зависящие друг от друга. Йаши предки умерли, но души их переселились в лемуров или существуют сами по себе. Когда наши предки были живы, они ходили в заросли, которые, как ты говоришь, надо нам расчистить, и собирали там дикие плоды, орехи и коренья, которые употребляли в пищу. Теперь предки умерли, но душа их жива и, чтобы существовать, должна питаться. Их души живут в зарослях и там едят хасину растений, которые ты хочешь уничтожить. Поэтому мы против твоих предложений. Что же такого, что сейчас мы собираем тростника в два-три раза меньше, чем могли бы? Зато, когда мы умрем, наши души без труда найдут себе пищу».

— Таким образом, Андри, фади пока что оказались сильнее ваших передовых идей?

— Ну, это мы еще посмотрим, — задорно улыбнувшись, ответил агроном. — Конечно, бороться с суевериями трудно, особенно если нет возможности сразу же показать и доказать, что отказ от соблюдения того или иного фади не только ничем не грозит, но приносит видимые выгоды. Уж коли мы застряли в Андрофари, надо провести эти дни с пользой. Завтра у нас в хижине соберутся здешние ак

59