Вокруг света 1979-01, страница 40

на второй дом по другую сторону двора, Норман объяснил, что там живут его родители. Потом подвел меня к старой приземистой избе с почерневшей камышовой крышей. Эта изба вместе с П-образным скотным двором как бы составляла третью стену усадьбы. Норман потянул на себя тяжелую дверь с большим кованым кольцом, и на нас дохнуло из темноты старым деревом. Вошли. Почерневшие от дыма стены, низкий потолок, три бурых камня перед очагом...

— Пыль веков... — как-то грустно сыронизировал Норман. — Все под одной крышей. Наши предки разжигали огонь в этой печи, сушили колосья и тут же вручную молотили. Видите, дым поднимался наверх, расстилался по стенам и потолку, кроме дверей, некуда было ему деться. Там, дальше, хранили зерно... Вообще-то здесь многое не раз переделано. В закутке была своя баня, а там, в пристройке, позже появилась клеть...

Глаза постепенно привыкали к сумеречной темноте избы, и я стал различать предметы: выдолбленные пеньки с крышкой, стул со спинкой, похожей на тело скрипки, старые глиняные горшки вдоль стен на лавках; лучинодержатель, на земляном полу зубчатое деревянное колесо, похожее на шестерню. Норман провел ладонью по створке небольшого шкафчика, и из-под пыли глянул бесхитростный рисунок: цветок и листочки...

Норман со своего двора показал мне на «дом гостей острова», дал мне в руки плетенную из прутьев корзину:

— Картофельное поле за домом, где вы будете жить, это по пути на коровье пастбище. А молоко можно взять в любом дворе.

По ту сторону ограды проходил высокий, полнеющий, респектабельного вида человек. Заметив нас, он снял шляпу из жесткого фетра, церемонно поклонился, но при этом спина его оставалась ровной, как доска.

— Наш фельдшер Куузик.

Плотный приземистый Норман показался мне рядом с этим человеком простым мужиком.

После, вечером, я еще раз видел Нормана, но не решился подойти. Мэр острова — так его звал Юри — сидел с хозяйками на траве и ждал стадо с пастбища. Норман жил вместе с двумя стариками, и я понимал, что ему приходилось самому выгонять скот, встречать и привечать куском хлеба...

Юри шел впереди, а я остановился у большого двора, за забором которого было много цветов: астры, гладиолусы — вокруг дома и перед ним; вдоль забора росли кусты роз. Глаза мои приметили грядки, но за ними опять цветы. Было такое впечатление, будто любой клочок

свободной от фруктовых деревьев и строений земли принадлежит цветам.

Когда я догнал Юри, он, не глядя на меня, сказал:

— Это усадьба Ливи Пульк... Говорят, когда-то она была самой красивой девушкой Пярну.

— А что она делает со столькими цветами?

— Ничего... Любуется... Приходит время, и они увядают... Нам сюда. — Он толкнул калитку Энделей и с хитрой улыбкой сказал: — Нам еще надо будет раздобыть чайку...

Я промолчал. Не понял смысла его последней фразы...

Нормана Энделя дома не было. У круглого колодца посреди двора сидел сухонький старичок. Увидев нас, он перестал разминать «Приму», и, пока Юри о чем-то говорил с ним, его маленькие, не потерявшие еще синевы глаза сверлили меня, незнакомца. Мать Нормана окатывала из красного шланга клетку с лисой, которая, свернувшись в маленький рыжий клубок, забилась в дальний угол своего непривычного жилья. Рядом с клеткой лежал дворовый пес и не спускал с лисы глаз.

По взгляду матери я понял, что она меня признала. Она оставила шланг, легонько тронула журавель колодца, и оттуда в скрипе поднялся большой белый бидон. Приняв его, расставила на краю колодца две кружки, налила молока, затем позвала Юри и что-то сказала ему по-эстонски, посмотрела на меня. Ее плотно сжатые губы тронула улыбка.

— Подойди, — сказал Юри, — нас угощают.

Выпив молоко, я вернул кружку и поблагодарил женщину, а она опять обратилась к Юри, уронила несколько слов.

Когда мы затворили за собой калитку, Юри передал мне:

— Старуха просила не стесняться, заходить к ней за молоком. — Он вскинул на плечо двустволку и, лукаво взглянув, раскрыл ладонь: на ней лежали три патрона.

— Это еще зачем? — спросил я. — Похоже, ты собрался охотиться на чаек?

Вместо ответа он пустился в рассуждения:

— Странно устроен человек... Вот пришла во двор лиса за кроликом, старик накрыл ее своей телогрейкой и посадил в клетку. А теперь вот надо заботиться о ней, кормить ее...

С Юри мы прошли усадьбы, магазин и у почты свернули на старую лошадиную дорогу, ведущую к морю. Солнечные лучи проникали через кроны ровных, как спички, сосен, ложились дрожащими бликами на заросшую колею. Иногда от этой дороги уходила в сторону другая, но вскоре она терялась в зарослях плотного леса.

Увидев на обочине дороги лежащий на траве велосипед, мы поняли, что неподалеку должен быть и

его хозяин — здешний фельдшер. Велосипед с облупившимся никелем был таким же старомодным, как и его владелец.

— Когда на него садится весь затянутый в свои жилеты Куузик, он звенит, как консервная банка, — сказал Юри и остановился.

Юри посмотрел по сторонам, и я тоже поискал глазами меж деревьями статного фельдшера, — хотелось увидеть, как же он одет на лесной прогулке.

— Тебе ничего не послышалось? — спросил Юри, прислушиваясь к лесу.

Сверху доносился лишь шелестящий шум моря и ветра.

— Нет, — сказал я и в то же самое время услышал одинокий скрип. Он напоминал скрип оставленной на малом ветру калитки.

Мы вошли в лес и пошли по плотной траве, так густо усеянной спелой брусникой, что с трудом выбирали, куда бы ступить. Мы не заметили, как отдалились от звука. Остановились. Тишина. Сделали шаг-второй и снова прислушались. Пошли тихо, будто боялись спугнуть кого-то. И вдруг совсем рядом над головой опять услышали этот пружинящий близкий скрип: мы набрели на сломленную ветром молодую сосну. Видно было, что она в падении легла на стоящее рядом более сильное дерево, и теперь на ветру они раскачивались вместе...

— Не может быть, чтобы это осталось после урагана, — бормотал

38