Вокруг света 1980-11, страница 46

чжвать громадные налоги за освобождение от воинской повинности в мирное время. Пытались ввести преподавание на турецком языке: «мы — казаки, нам к тоим школам дороги нет, мальцы по-нашему пусть гутарят», — и снова откупились. В сороковых годах прошлого века власти стали активно продавать земли вокруг казачьего поселения, надеясь, что это приведет к ассимиляции. Чтобы сохранить «простор», община разрешила своим членам покупку земель.

И началось... Землевладельцы богатели небывалыми для Бин-Эвле темпами. Им не хватало рабочих рук, а турок нанимать нельзя — и тогда казак на казака начал работать, получать деньги из рук брата. Это уже было нарушением заветов Игната.

Происходит это разделение, иллюстрирующее положения политической экономии, в третьем-четвер-том поколении ушедшей с Дона «голутьбы». Но своих кулаков, богатеев некрасовцы называют.... верховыми и домовитыми.

«У верховых глаза в желудке», «Домовитый заветы Игната рушит», «Без труда человека нет; одни собаки да верховые» — вот поговорки, появившиеся в то время. Раскол между домовитыми и рыбарями («настоящий казак труд любит, он рыбалит») со временем усиливался.

В 1962 году круг обратился к Советскому правительству с просьбой разрешить казакам вернуться на родину «со старыми и малыми», всей общиной.

Более двухсот пятидесяти лет эмиграции остались позади.

— У нас добра много было. Да нас пугали, что не перевезть. В Советах, говорят, все отымут. Кому из турков задешево отдали, кому и так, — неторопливо, нараспев рассказывает Елена Харлампьевна Златова.

Она сидит на скамеечке перед своей хатой, крепкая еще старуха, сохранившая девичью выправку. Каждый день, как спадет жара, собираются здесь товарки-соседки, знающие друг друга с детства.

— Потому для музеев да выстав-ков мало чего осталось, — явно сожалеет она. — А теперь у нас все по-старому. Все-о-о по-старому.

— Что — по-старому?

— Опять добра много. Хочите — хочь кипятильник возьмите, хочь стиральную машину. Еще-о-о купим...

Последние слова относятся к моим спутницам — научным сотрудникам Старочеркасского историко-архитектурного музея-заповедника казачьего быта Татьяне Синельниковой и Лидии Жуковой. Елена Харлампьевна очень удивлена, что ступки старинные они «подбирают»,

а стиральной машиной не интересуются — «она ж вантажнее».

Бин-Эвле, путешествие на пароходе до Туапсе, переезд сюда, в Ставропольский край, этот поселок «Кумекая долина» да, пожалуй, соседний — винсовхоза «Левокум-ский», где тоже живут некрасовцы, — вот и вся география, все, что видели в жизни эти старушки.

— По одним праздникам мы к ним в церьковь ездим, по другим — они к нам. Мы ведь в церьковь ходим, молимси, — Златова понижает голос, будто о чем-то секретном говорит, — за Расею молимси!

— А за кого ж нам ишо молиться, — со вздохом добавляет кто-то. — Сызмальства так приучены...

— «У нас на Донусбку не ткут, не прядут, пашенку не пашут, калачи едят», — тонким дребезжащим голоском затягивает одна из старух.

— Лида, завтра к кумовьям приедем, напоешьси, — обрывают ее соседки.

Та спешно рот рукой прикрывает:

— Петь-то нельзя! Пост ведь! Стара стала. Грех! Ой, грех!

— Она у нас всегда такая... сло-вохотная, — как бы извиняются за нее подружки.

«Кумовья» — жители соседнего поселка. Дело здесь не в родстве: «Левокумский», «Кумекая долина» — слишком длинно и сложно.

Пост, внучата, поездки на совхозных автобусах к кумовьям — вот круг забот этих женщин. О жизни в Турции они вспоминают редко, говорят о ней неохотно.

— Мы с турками не ворожили. Там хорошо, а здесь еще лучше.

— Все нам государство поделало — и дома, и пензию.

— По глотку хорошо живем!

— Кабы годков скинуть, так чего не жить. Молодые были — ведра легкие были, ноне постарели — и они потяжелыпе стали.

Так лениво течет беседа под привычный деревенский аккомпанемент: где-то звякнул подойник, раз-другой брехнула собака и, конечно, шумят-трещат мотороллеры. Молодежь, пролетая мимо нас, удивленно оглядывается: и чего интересного для городских в этих старухах? О чем с ними говорить? Молодых некрасовцев не отличить от местных, коренных: они или здесь родились, или уж не помнят, как жили «во Туретчине». А хочется узнать, как решились на переезд люди, прожившие большую часть жизни на чужбине, что испытывали здесь в первое время, как пообвыкли. Потому и сидим со старушками и ведем эту неспешную беседу.

— Чего поехали? А время тако пришло — и сюда поехали.

— Круг сказал...

— Это у казаков спросите. Они вырешили...

Захару Семенычу Милушкину за восемьдесят. Он явно польщен, что гости постучали к нему. Перво-наперво не без торжественности вручает «музейщикам» подарки. Потом ведет показывать дом, которым явно гордится: «Дом знатный, степенный». Потом усаживает за стол, угощает виноградом: «У нас здесь с него лучшее вино совхоз делает, саперавчик, можа, знаете?»

Постепенно дом заполняется соседями. Говорят о пустяках, шутят, но серьезный разговор назрел, его ждут. Нужно бросить зерно, из которого прорастет эта беседа.

— Бабы говорят, что там — хорошо, а здесь еще лучше...

Замолкли казаки. Первое слово должен сказать хозяин.

— Бога гневить нечего: и там жили, и здесь живем.

«Там» Захар Семеныч рыбалил. Теперь на пенсии, но ив совхозе на виноградниках потрудился.

— Только опять же скажу: не без разницы. Там я себе в дом работал, и никому вроде дела нет, какой я трудяга. А здесь — на всех и, значит, все на виду. Мы как приехали, так в работу вгрызлись. И, почитай, сразу на доску на карточках попали.

Теперь уже говорят все разом:

— Известно, кто работу любит...

— У кумовьев батюшка в совхозе работает. А служит — в свободное время, вроде по совмещению.

— Там «работу — подай», тут «работу — дай»...

— По трудам каждому...

— Как приехали, нас все здесь вопрошали: где, мол, лучше? — говорит Иван Яковлевич Никулуш-кин. — А было б здесь и хуже, в гостях век сидеть не будешь...

— Однако два с половиной века просидели, — замечает кто-то:

О нас, кажется, забыли.

— По завету Игнатову вернулись! — хлопает рукой по столу хозяин. — Как с царем здесь покончили, так и вернулись.

Тут уж мы удивились:

— Так с царем за сорок пять лет до того покончили!

— Слыхали. Знаем. Много тогда русских в Турцию наехало. Разно гутарили: будто царь на время уехал, вроде как отпуск взял. А нам нужно — наверняка. Чтоб совсем его не было!

И когда отговорились, умолкли, раздался вдруг голос Ивана Яковлевича Никулушкина:

— Некрасов бы вернулся, посмотрел...

— Триста лет не проживешь, — вздохнул кто-то в углу.

Никулушкин пошел проводить нас. В темноте на небе сияли громадные южные звезды.

— В этих местах почти Некрасова порешили. А какой человек

44