Вокруг света 1981-07, страница 54

нока? Разве тоскливо ей жить так долго? Нет! Семья разрослась настолько, что не умирающие старики, а непрерывно рождающиеся дети наполняют ее, Гюляндам, жизнью, заряжают ее оптимизмом...

Вдруг, легко поднявшись с ковра, Гюляндам поманила меня и Нуру за собой.

Вошли в полутемную комнату. Гю-ляндам-гары зажгла свет и села на тахту с разбросанными по ней маленькими подушками. Взглянув на меня снизу вверх, показала мне место рядом с собой. Я сел. Теперь прямо перед моими глазами было ее лицо с сеточкой морщин на щеках; в мочках ушей я разглядел дутые золотые шарики сережек. Такие видел в музее. Их носили персидские модницы начала прошлого века.

Улыбаясь, я взял в руки ее ладони, стал разглядывать линии. Они были глубоко врезаны в кожу, как в кору старого дерева; у запястья руку обхватывало не два, не три, а четыре кольца, по этим кольцам предсказывают дли^ тельность жизни. '

— Верите в хиромантию? — спросил, подсаживаясь к нам, Нуру Аскеров.

— Нет,— сказал я.— Не верю. Но интересно, в чем разгадка ее такой долгой жизни? В чем причина?

— Я думал об этом,— откидываясь на подушки, разбросанные по тахте, начал Нуру.— Причина здесь не одна, причин несколько. Самая первая, самая главная — оптимизм. Здесь любят жить, и любят жить долго. Если кто-нибудь умирает в девяносто, удивляются: как? почему так рано? И начинают острить: наверно, ему не понравилось с нами. Здесь над смертью смеются, а не боятся ее. У этих людей почти нет отрицательных эмоций, все на свете их радует и ничто не огорчает. Это не воспитание, это мироощущение, понимаете? Если ты абсолютно здоров, тебя все должно радовать, если ты злишься на что-то, значит, ты заболел. Так с нами бывает в детстве, потом повседневные заботы отбивают охоту радоваться. Здесь же люди стойко хранят в себе радостные эмоции. Да и сама жизнь в горах не предлагает, пожалуй, стрессовых ситуаций... К тому же чистая вода, чистый воздух,— продолжал Нуру.— Почти нет дыма и пыли. Ездят здесь до сих пор на лошадях, ходят пешком. В этих краях множество минеральных источников, которые дают организму необходимые для жизни микроэлементы. Еда — всегда свежая, богатая витаминами. Свое молоко, мясо, масло. Даже хлеб они едят выращенный своими руками. Каждая семья выпекает лепешку по своему вкусу, и лепешки эти съедают с удовольствием. Это хлеб их земли, хлеб их родины...

Когда мы возвращались в Касым-би-на-кенд, Нуру сказал:

— Героя для фильма мы нашли, не правда ли? Теперь увидите Гюляндам-гары еще и на празднестве...

— Каком?

— У Рустама-киши дочь родилась. ~

— А сколько ему лет?

— Как вы думаете?

— Пятьдесят.

— Это он выглядит на пятьдесят,— улыбнулся Аскеров.— Ему уже сто один год.

— Не может быть! — вырвалось у меня.

— Хотите поднимем старые книги, и вы убедитесь. Лесником он значится еще с 1896 года. У него даже бляха хранится с тех пор. Вы попросите ее показать...

К двадцать пятому марта был закончен ковер в честь рождения дочери Рустама-киши.

Ковер выткали двоюродные внучки новорожденной и вынесли на дорогу. Ткали его долго, почти два месяца, и я часто заходил смотреть, как двигается работа. Девушки сидели на полу у окна перед ковроткацким станком и мелкими движениями — петельками, петельками — наносили на поле узор. Над головами девушек, на отполированной до глянца перекладине, висели клубки разноцветной шерсти; делая очередной узелок, ковровщица обрезала нитку острым ножом, как тр'авку... Только, пожалуй, в таких вот удаленных уголках . Азербайджана еще и ткут ковры вручную. Работа тяжелая, трудная, долгая. А выткав, бросают ковер на дорогу: пусть топчут его прохожие. От этого он станет только лучше — распустятся скрученные нитки ворса, ковер станет упругим.

Качество ковра ручной выделки проверяется так: сложи его свернутым в трубку на пол — он должен развернуться сам...

Гюляндам-гары приехала верхом на низкорослой лошадке, с обеих сторон седла было приторочено два ковровых мешка-хурджина с гостинцами. Приехала, спешилась, взглянула на новорожденную — и сразу принялась за работу.

Вскоре она уже раскачивала во дворе маслобойку — полое бревно, подвешенное на веревках, покрикивала на детвору, давая задания, поучала невесток, режущих тут же мясо и перебирающих рис.

Подошел председатель колхоза, один из внуков Гюляндам, и отпустил какую-то шуточку о ее неуемности и энергии. Старуха тут же остановилась и парировала:

— Ты меня с собой не равняй! Была бы я председателем... Ты разве хозяин? Для детей моих клуб до сих пор не построил.

Председатель, пристыженный, отошел.

...Во дворе стоял дым столбом от готовящихся блюд. Кипели громадные казаны с пловом, в печках-тандирах пекли чуреки.

Мне, гостю, отломили кусок только что выпеченной лепешки, из разлома еще шел пар. Ножом прорезали щель в ломте и затолкнули в нее масло.

Хлеб был с привкусом какой-то травки, так пекут только в Касым-бина-кенде.

К началу торжеств, когда съехались родственники, грешили на память сфотографироваться. Громадная толпа покинула селение и зашла за гору, на противоположный склон. У подножия, почетного места, поближе к фотографу, сели самые старшие. Чуть выше — помладше, а на самом верху, на фоне неба, кривлялись фотографу подростки, недовольные тем, что их загнали так далеко. Самые маленькие, самые любимые, самые сладкие сидели на руках стариков, вжимаясь им в грудь тепленькими спинками. Гюляндам-гары посадили внизу, в центре, в окружении ее детей. За ее спиной, поднимаясь в гору, шел ее род.

Пир, который устроили родственники Рустама-киши в честь рождения дочери, опрокидывал все мои представления о геронтологии. Еще денька три назад я все пытал Рустама-киши:

— Наверное, больше молочное любите, а? Сыр, масло, кислое молоко?

— Почему? — удивлялся лесник.—

Я люблю мясо.— И, понизив голос, пояснял: — Чтоб в ногах сила была.

— Ну а едите мало, наверно?

— Мало? Сколько положишь, все съем. Целый день могу есть, и все мало,— смеялся он.

Обескураженный, я отходил от Рустама-киши и причаливал к Гюляндам-гары.

— Мясо любите?

Она снисходительно оглядывала меня.

— Люблю. Только чтоб жирный был. Зачем спрашиваешь?

— Хочу городских научить, чтоб долго жили. Что скажешь? Что мне им передать?

Улыбаясь тысячью морщин, женщина мудро советовала:

— Пусть много работают и радуются жизни...

...Зазвенели струны, и потекли стихи, которые лесник импровизировал: «Поспорили как-то река и валун: кто дольше из них проживет? «Тебя высушит солнце,— сказал реке* валун.— А зимою скует мороз».— «Не страшно! — смеялась под солнцем река, превращаясь в пар.— В горах я прольюсь дождями. И снова вернусь назад». Прошла тысяча лет. Валун превратился в песок, а река по сей день все течет и смеется...» Так пел, играя на сазе, лесник...

Дом Гюляндам-гары давно разрушился от времени, а она все течет и течет, как река, потому что она живая и ей не страшны перемены. Люди как реки, подумалось мне, и, как реки, должны жить вечно. В том, что мы все-таки смертны, кроется какая-то ошибка.