Вокруг света 1981-07, страница 52

Лесник Рустам-киши. Лесником он значится с 1896 года. Рустаму-киши перевалило за сто...

жара, как кирпич. Сидим на коврах и пьем крепкий чай из армуды — стаканчиков, по форме напоминающих грушу; колотый сахар лежит на блюдечке.

Из темноты внутренней комнаты появляется хозяйка; большой живот ее подвязан широким шерстяным платком. Голова обмотана темной шалью, кончиком которой она прикрывает рот. Женщина принесла нам мед.

Я прихлебываю чай и рассматриваю хозяев. Кого же снимать? Мужчины вокруг меня молодые, старух тоже не видно...

— Так кого же снимать? — спрашиваю я Нуру Аскерова.

— Можно хозяина дома, Рустама-ки-ши. Лесник — человек веселый, играет на сазе, поет, кажется, пишет стихи. Одиннадцать детей. Скоро — вы видели? — будет двенадцать.

— Так он же не старый,— говорю я. — Фильм должен быть о долгожителях.

— В Алмалыке живет Гюляндам-га-ры. Я видел ее год назад — все еще ездит верхом Ей больше ста сорока лет. Гов »рят, она родилась в 1837 году...

— Вот это другое дело,— воскликнул я.— Больше ста сорока! Поразительно! Она родилась в год смерти Пушкина. Нужно будет непременно к ней съездить...

Но с отъездом мы не спешили, снимали зимние горы, селение, людей и ждали праздник Весны. Уже солнышко стало припекать, на склонах съехал снег, и на черных плешинах пробилась короткая зеленая травка. Тогда и собрались все старики на танец Оленя — Марал оюну.

Весенние игры! На площади перед сельсоветом расстелили громадный бордовый ковер. Но и его не хватило, чтобы разместиться всем зрителям. Тогда из домов понатащили другие ковры, поменьше, и устлали ими всю площадь. Старики уселись, образовав в центре круг. Белобородые, в бараньих папахах. Кое-кто курит трубки с длинными мундштуками из кизила. Спокойно сидят. Ждут. Перебирают в руках четки. Позы, полные достоинства... Четки красивые, из янтаря, на конце кисточка из шелковых нитей; у иных четки сделаны из полированных персиковых косточек.

Но вот в круг вошли музыканты: думбекчи — барабанщик, кеманчи и тарист. Сели. Смолк галдеж зрителей

Ударил по струнам тарист, надтреснуто заныла кеманча, хватая грустны ми, жалующимися звуками за сердце; подчеркивая ритм, забил думбул — барабан и вдруг умолк. Вместо него звякнул деф — и сразу запел человек. Тем же печальным голосом, что кеманча, ханенде — певец запел о трудной судьбе оленя, когда в горы приходит весна... Сходит со склонов снег, и белый олень так хорошо виден врагам: и волку, и рыси, и человеку. Еще не взошла трава, не распустились почки, ешь,

олень, горькую кору, горькую, как судьба твоя, и бегай стремглав от врагов...

Так, приложив к щеке деф, пел ханенде.

В круг вошел, улыбаясь, девяностолетний Мехрали-киши.

В левой руке он нес красную бархатную накидку. Она была увенчана головкой оленя, сделанной, по-видимому, из папье-маше, с кроткими глазками-бусинками и рожками, украшенными стеклярусом.

Мехрали-киши остановился на середине круга, нырнул под бархатную накидку и опустился под ней на четвереньки. Головка оленя завертелась под ритм думбула и, покачиваясь, вписалась в мелодию песни.

Олень медленно двигался по кругу. Сидящие на коленях у стариков дети взвизгивали от восторга и прятали лица, когда голова оленя наклонялась к ним. Кто-то протянул оленю четки, покачивая ими перед его мордой, но олень мотнул головой - и четки выпали из рук. Может быть, олень трубку хочет? — ее протягивает, улыбаясь, другой старик. Нет, и от трубки олрнь отказался, принюхавшись.

Жалобно ныла кеманча, полз по кругу олень и что-то просил у людей. Уже начала склоняться набок его голова, изображая упадок сил или близкую смерть, когда один из сидящих наконец сжалился: вынул изо рта изъеденную

Гюляндам-гары. Говорят, она родилась в 1837 году. В честь Гюляндам-гары знаменитый Ашуг Алескер более ста лет назад сложил стихи которые поет сейчас весь Азербайджан

50