Вокруг света 1983-07, страница 45

ЧЕЛОВЕК И ПРИРОДА

Но у Григория Яковлевича есть своя догадка на сей счет: не только и не столько для соперников оставляет зверь эти задиры на стволах,— они для мохнатой подруги, которая вешними днями мая или в теплую пору июня отыщет его по тем следам-метам. Встречаются они обычно через год, через год же обновляются и задиры на стволах.

Не ленится медведь, добывая пищу, «бить поклоны» и земле со всем, что в ней шевелится, живет, ползает. Подойдет к старому камню, по макушку вросшему в землю, наклонится, словно прислушивается, и вдруг единым махом вырвет, опрокинет сутулую глыбу. И не успеет потаенный, норный народец, прятавшийся под ней и оглушенный светом, кинуться врассыпную, как окажется в медвежьей пасти. Вот и сейчас: среди предзимней наготы альпийских лугов нет-нет да и мелькнут вывернутые камни, замершие над темными, разоренными лунками. Отсюда и бытует у местных егерей да окрестных охотников присловье: медведь «камни сушит».

Бобырь на минуту останавливается, поджидая меня с моим гнедым, а потом, взяв своего Свана под уздцы, летящей походкой поднимается по крутой тропе. Недаром говорят о нем: ходок редкий — и коня уморит!

Не сразу сладилась, определилась судьба этого веселого, стремительного человека.

— У меня,— шутит он,— две биографии. Первая — приблизительная, как костюм до первой примерки, а вторая...— И уже серьезно заключил: — Вторая — окончательная.

Конь привычно торопится за ним, высекая подковами искры, и в перестуке копыт как бы складывается: «Из-бер-баш... Из-бер-баш... Из-бер-баш...»

Память Бобыря послушно выхватывает из той, первой, биографии Из-бербаш, город между морем и горами, ослепшие от солнца берега озера Папас и торопливый лет уток над утренними камышами. А потом резкий поворот ствола наперерез летящей утке и долгое, уже безжизненное падение сорванного выстрелом птичьего тела...

Когда отзвучал последний школьный звонок, родители сказали:

— Шататься с ружьем — это не дело. Выбирай что-нибудь посерьезнее.

И он выбрал индустриальный техникум в Днепропетровске и специальность энергетика, а после службы на флоте поступил в Криворожский горнорудный институт. Потом был Средний Урал и горно-обогатительная фабрика, на которой изготовляли окатыши — сырье для металлургической промышленности.

Но все равно неодолимо манил лес с теснотой стволов и густыми, словно отвердевшими туманами, со зверьем и птицей и укромными лесными полянами, где полыхали в летнюю пору ягодные пожары. И снова появилось в его квартире ружье, а в числе близких знако

мых — заядлый охотник дядя Степан, не раз ходивший на медведя. Благодаря ему и оказался Бобырь в один морозный январский день на заброшенной лесосеке...

Шли долго. Наконец Степан остановился.

— Там...— Охотник показал на поваленную сосенку, придавленную сугробами. Из чуть заметного отверстия с желтоватым оттаявшим снегом по краям лениво сочился наружу парок.

— Там он,— повторил Степан, и его давнишний приятель Прохорыч согласно кивнул.— Будем подымать...

Из ствола лежавшей неподалеку молодой осины вытесали длинную жердь, и Бобырь с застучавшим вдруг сердцем двинулся к берлоге.

Медленно, как бы меряя глубину в протоке, сунул жердь в отверстие. Прошло несколько секунд зловещей тишины, и вдруг сугроб взорвался, брызнул во все стороны белыми осколками. Огромная темная туша выметнулась из берлоги и с рявканьем пронеслась мимо охотников. Вдогонку хлестнули выстрелы...

Медведь шел весь день под злой собачий лай. И только когда тайга уже добирала последние лучи солнца, охотники увидели его. Зверь лежал на снегу под деревьями и хрипло рычал. Уже осипшая от лая собака бросилась на зверя, но каждый раз, не сделав последнего прыжка, яростно хватала зубами окровавленный снег и отскакивала. Тогда охотники разделились. Бобырь остался метрах в ста от медведя, а Степан и Прохорыч стали заходить с боков, и, дождавшись, когда зверь, отгоняя лайку, двинул корпусом, Прохорыч вы-целил его открывшийся левый бок и выстрелил. Все было кончено.

После той охоты что-то в Бобыре повернулось. Ночами с необъяснимым постоянством возникал перед его закрытыми глазами тот холм с заснеженными елями, а под ними с каким-то безнадеж ным напряжением поднимал голову раненый медведь...

Вскоре Григорий Яковлевич Бобырь принял решение, переменившее его судьбу. Подал заявление на заочный факультет Всесоюзного сельхозинститута по специальности охотоведение и после его окончания приехал в Тебердинский заповедник.

...Между тем тропа отвесно ввинтилась в облака, пришлось снова спешиться и дальше вести лошадей в поводу. Вскоре на самом краю каменной кручи возникла крошечная избушка. Расседлав и стреножив лошадей, начинаем готовить нехитрый ужин. К ночи печь играла ровным огнем, золотые стружки пламени густо облепили поленья. Григорий Яковлевич, разомлев от тепла и чая, заметил:

— Летом 80-го года тут такое творилось...— и рассказал, как спасали эту избушку.

...Около 16 часов лесник обхода Ере-

менчуков заметил над Малой Хатипарой высокий столб дыма. Прискакав на кордон, связался по рации с .управлением заповедника; в лабораторном корпусе сразу завыла сирена.

Григорий Яковлевич, только вернувшийся с полевого маршрута, наспех оделся и выскочил из дома. К конторе уже бежали люди. Противопожарная группа, разобрав ранцевые опрыскиватели и навьючив лошадей, бегом двинулась к месту пожара — двенадцать километров горной тропы.

Когда прибыли на кордон, у Бобыря екнуло сердце: дым поднимался в районе избушки. С ледников рванул штормовой ветер, и лесник озабоченно поднял голову:

— Скорей, ребята! Огонь теперь не пешком, верхом поскачет!

Но все и так почти бежали. Слышно было только частое дыхание людей да изредка стук камня, сорванного копытом,— и сразу нервный всхрап лошади.

Прошли еще с километр и тут увидели огонь. Неровной красной дугой он охватывал подножие каменного сброса, на краю которого стояла избушка. Огонь, не в силах одолеть отвес скалы, шел в обход, карабкаясь по склону.

Лесник облегченно перевел дух:

— Успели! Пока еще подстилка горит, не деревья! Ветер-то сверху на

Григорий Бобырь, старший научный сотрудник Тебердинского заповедника.

43