Вокруг света 1983-10, страница 57

дов разного железа для оснастки будущего судна экспедиции. Конечно же, Беринг как мог облегчал груз. Расчет, принятый в то время, позволял просто вычислить вес якоря: произведение длины на ширину судна в футах делили на 40 (цифра для малых судов) и получали вес якоря в пудах. Облегчая багаж, Беринг намеренно брал якоря вдвое легче расчетных. Но зачем так много? Везти за тридевять земель шесть якорей вместо трех. Загадка? Конечно, от пресловутых дрейфгаглов командор избавиться не мог: хоть противника на Востоке было не сыскать еще добрых полсотни лет, ничего не поделаешь — Морской регламент и петровский указ не изменишь.

Указ... Так вот где разгадка Лишнего груза! Читаю четвертый пункт указа об организации Первой Камчатской: «И по той пропорции отпустить отсюда в полтора (далее рукой Петра I — «Вдвое»!) парусов, блоков, шхив, веревок и прочего и 4 фальконета...» Вот, значит, в чем дело. Раз везли 8 фаль-конетов вместо 4, то 6 якорей везли вместо 3, которыми можно было обойтись. Итак, обычная перестраховка, и сразу 30 лишних пудов. Но что же -дальше?

Через 20 месяцев драматического пути дощаники с якорями вмерзают в водах реки Юдомы за 500 верст от места назначения. Теперь якоря на нартах тащат служители по замерзшей Юдоме и бросают их вскоре в устье притока Таловки. Истощенные, голодные люди поспешили в Охотск налегке, оставляя по пути могильные кресты. Весной 1727 года группа гардемарина Чаплина находит нарты с якорями и доставляет их к «зимованию» в Юдомский Крест. Здесь снова задержка: хоронили умершего от цинги геодезиста Федора Лужина — посланца Петра I. Потом погребли Морисона, англичанина. Выходец из далекого Альбиона, нанятый в экспедицию штурманом, он так и не сделал свой бизнес: среди его вещей — более тысячи стеклянных пуговиц и два пуда китайского табака для обмена на меха. Их положили в экспедиционные «магазейны»...

Обессиленные люди двинулись дальше и 6 апреля 1727 года доставили груз в Охотск, кроме ОДНОГО ЯКОРЯ. Доставленные якоря были отправлены на Камчатку. Когда на реке Быстрой, что рядом с Большерецком, лодка с якорями перевернулась, на их поиск Беринг снова послал гардемарина Чаплина. За операцию по их подъему да за «излишнюю и прилежную службу» Беринг присвоил Чаплину чин мичмана. Только 8 июня 1728 года якоря наконец закрепили на крамболах только что спущенного на воду «Св. архангела Гавриила».

— Значит, надо искать якорь где-то в самой Юдоме или поблизости от нее. — Мы с Виталием Порошиным и Игорем Мироненко рассматриваем рисунки и карты в нашем «штабе» — одной из комнат в длинном лиственничном бараке.

Игорь Мироненко — работник райкома партии, он терпеливо ждет , погоды, чтобы вылететь в командировку. О наших проблемах Игорь кое-что слышал.

— Если Чаплин решил, что шестой якорь лишний, он бы смог его бросить в зимовье. Но едва ли он осмелился это сделать,— сказал Мироненко, выслушав историю с якорем.

— Значит, где-то на пути к Охот-ску,— ответил Виталий.— Там, кстати, искал я прошлым летом Кононов столб, тот, о котором Крашенинников и Давыдов в своих книгах упоминают.

— И что ж%?

— А ничего. В этом месте на Ураке начинаются прижимы и пороги. И трасса волока уходит к Охоте. Весь водораздел осмотрел. Есть сгнившие столбы, похоже, от телеграфной линии...

С утра к домику, где диспетчер-плановик расписывает заявки, собираются все, кто ждет «борта». Седовласый, с непокрытой головой Виктор Васильевич Серебряков — начальник геологической экспедиции — спокойно и с необходимой долей скепсиса поглядывает, как и все мы, на небо.

— Напрасно суетитесь.— Серебряков смотрит на объемистый рюкзак Виталия и мой баул с фотоаппаратами и штативом.— Оставьте здесь, я вас извещу, когда лагерь свой на Юдоме снимать будем. А на Засеку подбросим, когда за высотными группами полетим...

На другой день Виталий выглядел увереннее: строгое начальство выдало недельный отпуск. Но «вынос» по-прежнему висел над Охотском, и хотя на севере сияли освещенные солнцем горы, погоды не было. Отпуск таял на глазах, но кое-что прояснялось. Любопытно, что, как только мы начали всех пилотов расспрашивать с «пристрастием», кто и когда видел якорь, все «очевидцы» пропали. Все говорили, что слышали от геологов, когда обеспечивали партию на Юдоме или на Капитанской Засеке года три назад. Я слушаю о «лапах, торчащих прямо из ивняка в тундре», и думаю о том, что якорь брошен все же где-то в районе Юдомы-Крестовской...

В тот день мой спутниц Порошин вышел на работу — неделя прошла. И вдруг у проходной порта — Серебряков невозмутимый как всегда.

— Вам повезло. Но где же юноша с рюкзаком? Через полчаса вылетает Ми-8 с командиром звена. Шихмановым. Торопитесь.

Растерянно я озираюсь по сторонам, но все же бегу в барак. Там Игорь Мироненко складывает вещи. Он понимает меня с полуслова, знает — нельзя в тайгу одному:

— Через пять минут буду готов.

Игорь снимает нарядные штиблеты,

облачается в сапоги и штормовку...

Командир звена Борис Михайлович Шихманов знакомит нас с командиром — Геннадием Петровичем Мироненко, который ведет машину в зачетный полет «в сложных метеоусловиях».

, — На Юдоме вас высадим без помех — там погода сочинская.'..

Знакомый свист турбин, покачивание, и машина бросается навстречу волнам тумана...

И вот мы на Юдоме. Спешим к зимовью. На старом срубе громоздятся довольно свежие венцы бревен. Осмотрев коренной берег, поднимаемся на самое высокое место, И я замираю, увидев реку, уходящую на север, и приток ее Акачан, в верховьях которого была Капитанская Засека. Долгие часы мы метались по заросшему кедровым стлаником куполу древнего откоса, к которому я не раз уже примеривал план построек беринговского «зимования и магазейнов». Сразу понял — все здесь, на Юдоме-Крестовской, на коренном берегу, не тронуто рекой, просто ушло вглубь, и, обрадованный, потащил Игоря к еловому обрамлению Крестовки — речки, берегом которой шел последний участок пути через пологий водораздел бассейнов Северного Ледовитого и Тихого океанов.

Потом мы нащупали нить волока, уходящего топкой лощиной среди буйных зарослей кедрача, а повыше, где лес помельчал и с востока к «дороге» подступила болотина, увидели развалины какого-то строения, поросшего сверху березками и кипреем. Что это? Первая теплая изба на волоке, построенная капитанами Абыштовым или Чириковым? / Что там, под грудами сгнивших бревен? Не здесь ли оставлен якорь, тащить который на подъем стало невмоготу для обессиленных людей гардемарина Чаплина?..

Вертолет делал второй круг, словно высматривая нас среди высокой травы рядом с двумя строениями урочища. Потом, готовясь к свиданию с Засекой, я менял кассеты в камерах и не сразу заметил, как открылась дверь пилотской и черноглазый. Шихманов, почему-то серьезный и озабоченный, поманил меня пальцем.

— Облачность пятьсот метров,— прокричал он мне в ухо.— Засека закрыта, идем в Охотск.— И ткнул пальцем в карту, словно напоминая, что там, на высоте 840 метров, посадка невозможна.

— Пусть остается на будущее.

Кажется, я даже не очень огорчился,

переживая свидание с Юдомой. Мысль о якоре, забытом где-то здесь, среди таежных марей, в чуждой ему стихии, не покидала меня...

Вертолет лег на курс к Охотску. Ясно видимый вначале древний путь ^ мельчал — мы набирали высоту. Напоследок я обнаружил знакомые по карте очертания верхового озера в светло-зеленом с рыжинами болот пространстве водораздела. За ним далеко на юге, у самой стены облачности, уже виднелись ущелья с белыми лентами потоков, несущихся к Тихому океану.

Улья — Охотск — Юдома-Крестовская

55

V