Вокруг света 1984-11, страница 44

как приоткрылась дверь и выглянул человек. Внимательно всмотрелся, а потом попросил подождать.

Ждать пришлось недолго. Мастер распахнул широко дверь и, жестом пригласив войти, сказал:

— Меня зовут Владимир Иванович.

Квартира-мастерская была похожа на те мастерские художников, в которых мне случалось бывать. И в то же время она чем-то была другая. Здесь пахло крепким настоем елового дерева. Верстаки и стеллажи, антресоли, полки — все это заполнено, забито заготовками, чурбаками, берестяными и коваными изделиями. Одна стена обита полосатыми половичками, вытканными с большим искусством, на другой — развешаны гусли, гудки, сопели, варганы. В углу большой подрамник, на котором висит более десятка разных поддужных, почтовых, свадебных колоколов, колокольцев, бубенцов. Дав мне освоиться, хозяин предложил сесть на лавку у стола, а сам устроился напротив, в ивовом кресле у окна, худой, с удлиненным лицом, русой бородкой. Блестящие вьющиеся волосы перехвачены на лбу узкой опояской. Старинного покроя рубаха навыпуск.

Я уже знала, что Владимир Иванович Поветкин восстановил несколько десятков гуслей, гудков, варганов, найденных в Новгороде во время раскопок. Но гусли — праматерь русских народных инструментов — ему стали ближе всего. А потому стоило археологам положить перед ним находку, как он тут же принимался за работу. Да так, чтобы вернуть ей звучание средневековых гуслей.

А началось у Поветкина все с того дня, когда, выполняя заказ Новгородского музея, он увидел в экспозиции реконструированные гусли XIII века. Ему сразу бросилось в глаза, что резонаторное отверстие было явно не на месте. И по техническим и но акустическим законам оно не должно быть там. Он пришел к выводу, что при восстановлении инструмента допущена ошибка. В музее его выслушали, но на переделку решились не сразу. Оценив грамотный подход мастера к экспонату, предложили реконструкцию более позднего инструмента. Потом были и другие.

Гусли Словиша (Соловушко) были обнаружены в Троицком раскопе в слоях XI века. В отличие от найденных прежде новгородских гуслей у Словиша была цела важнейшая деталь — верхняя дека со струнодержателем. Но корпус, можно сказать, почти не сохранился. Были найдены только два обломка. Один из них — окрылок с пятью отверстиями для колков, другой — кусочек правого бортика корытца, на котором вырезано имя: «Словиша». Особенностью троицкой находки было то, что ее дека изготовлена не из ели, как обычно, а из дуба. Другой же особенностью оказалось отсутствие резонаторного отверстия.

«Что это? — задавал себе вопрос Поветкин.— Быть может, у древнего мастера не было под рукой еловой чурки? Ведь все ранее найденные инстру

менты были изготовлены из ели. Забыл ли древний мастер сделать резонаторное отверстие, или он сделал его Ыизу в еловой части? Может быть, мастеру было безразлично — есть отверстие или нет?» — так рассуждал Поветкин, когда находки были покрыты специальным раствором и куски древних гуслей наконец лежали перед мастером.

Но неясно было и из какого материала изготовлены струны гуслей. На этот вопрос не отвечал ни один из найденных в Новгороде инструментов.

Как-то на выставке в Никольском соборе Поветкин услышал гусли. Струны их были натянуты на обыкновенной еловой доске и звучали поразительно звонко. «Наверное, именно о таких гуслях идет речь в русском фольклоре, когда упоминаются гусельные досочки», — подумал он, и эта мысль повела его дальше.

Возможно, основной корпус гуслей изготовлялся из сырой древесины хвойной породы. Вот как он пришел к этому заключению. В узкой части корытца бок бортика был срезан пониже, а верхняя дека кое-где закреплена деревянными гвоздями. Это навело на мысль, что средневековый мастер, намереваясь прикрепить к корпусу верхнюю деку, вдруг обнаружил, что, пока изготовлял деку, корпус гуслей подсох и дерево «повело», дека неровно прилегла к корытцу. Скорее всего именно по этой причине мастер срезал с одного бока бортик пониже, чтобы не допустить излишнего напряжения в корпусе инструмента. Поветкин провел эксперимент. Он тоже изготовил корпус гуслей из сырой еловой плахи и действительно обнаружил, что по мере высыхания материала корпус изделия «вело». Устранить деформацию проще всего было в узкой части инструмента, а не в верхней, широкой, так как окрылок несет на себе напряжение струн и его нельзя ослаблять. Поветкин осторожно срезал часть левого бортика. Искривление в узкой части получилось точно такое же, как в оригинале. Мастеру оставалось только удивляться, как же прост был в изготовлении инструмент XI века. Это открытие тем более стало для него ценным, что он хорошо знал, как долго обычно выдерживают дерево для современных музыкальных инструментов.

«Но почему верхняя дека у гуслей Словиша из дуба, а не ели или клена?» — не отпускала мысль. Чтобы ответить и на этот вопрос, Поветкин сделал из одного бруска ели три одинаковых корпуса гуслей. Деки же сделал из разных пород дерева. И разной толщины. Тогда-то Поветкин пришел к выводу, что древним мастерам приходилось регулировать тембр инструмента за счет сочетания пород дерева, толщины верхней и нижней дек.

Сложнее оказалось к^йти природу возникновения отверстия, которого не было у гуслей Словиша, но которые были на верхней деке более поздних инструментов. Для того чтобы получить ответ, Поветкин восстановил и привел в рабочее состояние инструмент конца XIX ве

ка, хранящийся в запасниках Новгородского музея. Это была традицион ная форма крыловидных гуслей, бытовавшая в северных губерниях России и у прибалтийских народов.

Поветкин рассказывал неторопливо, глядя в одну точку. Будто он заново прослеживал нить своего анализа, переносил на что-то свое, сомневался, мучительно продолжал искать. Глаза его оставались холодными, а лицо ни на секунду не теряло замкнутости.

— Когда гусли уже были готовы,— продолжал Поветкин,— мне потребовалось уточнить толщину верхней деки. На ощупь это сделать не удалось. Тогда я просверлил небольшое отверстие — стала видна толщина деки...

Так Поветкин вывел один из возможных вариантов возникновения отверстия в гуслях. Конечно, говорил он, вполне возможно, что отверстия в гуслях дела лись с целью украсить инструмент. И со временем это стало традиционным. На гуслях же Словиша отверстия не было.

Поветкин был убежден, что отверстие не влияло на тембр, а потому словишские гусли должны быть не менее полнозвучными, чем поздние инструменты.

Теперь оставалось определить, из чего могли быть сделаны струны. Он опробовал различные материалы. Льняные нити имели короткий и не очень «цветной» звук, у жильных звучание тихое с бархатным оттенком, но недостаточно продолжительное. Пробовал мастер и конский волос...

Наконец он натянул струны из бронзовой волоченой проволоки на тот же инструмент, сделанный по образцу гуслей Словиша,— гусли зазвучали мягко, со множеством обертонов и неожиданно громко для такого хрупкого корпуса.

В труде А. Фамицына «Гусли, русский народный музыкальный инструмент», изданном в 1890 году, Поветкин нашел следующее утверждение: «Струны псал-тирий, по свидетельству Герсона, были серебряными или состояли из смеси золота и серебра. Они издавали острые звуки и требовали мягкой игры».

Среди многочисленных предметов, обнаруженных при раскопках Новгоро да, была проволока, найденная в слоях XI века. По просьбе Поветкина она была исследована. Спектральный анализ обнаружил в ее составе золото как основу, также примеси меди, железа и серебра. Так что, видимо, у древних сказителей были основания называть струны на гуслях серебряными или золотыми, а сами гусли звончатыми.

Так терпеливо шел к своим «звончатым» открытиям мастер-исследователь Владимир Иванович Поветкин.

— Мне очень жаль,- признался Поветкин,— что у меня не было ни деда, ни отца, которые бы помогли овладеть плотницким и кузнечным мастерством. До всего я дошел сам. В Новгороде я оказался случайно. Родился на Волге. Потом переехал в Курск. Там учился в художе-ственно-графическом училище, работал в молодежной газете. Приятель уговорил поехать в Ленинград, стал искать

42