Вокруг света 1987-05, страница 40

Юрий Гросс помолчал и твердым голосом продолжил: — 10 мая 1945 года «Домовина» возобновила свою жизнь. Конституция страны узаконила наше существование,— и он показал на плакат, висевший на стене.

Плакат гласил: «Граждане ГДР лужицкой (сорбской) национальности имеют право развивать свой язык и свою культуру. Осуществление этого права поддерживается государством. Статья 40, Конституция ГДР».

В разговор вступил Марко Хенд-рих. Он рассказал, что созданы и работают Фольклорный центр, лужицкий народный театр, издательство «Домовина», чьи книги всегда помечены рисунком-символом — тремя листами липы; на языке лужичан издаются девять газет и журналов, есть своя редакция на радио и группа «Сорбский фильм» при ДЕФА. Язык лужичан — оба наречия: верхне- и нижнелужицкое — преподается в школах. Педагогический институт готовит учителей для лужичан. В Бау-цене работает Институт этнографии, языковедения и истории АН ГДР. Недавний труд института — четырехтомник по истории лужичан. Примерно раз в пять лет проводятся фестивали национальной культуры...

— Создается и музей,— заметил Марко.— Приглашаю...

Мы вышли на улицу. Город был весь засыпан рождественским снегом. Иные улочки были так узки, что, казалось, высокому и широкоплечему Марко тесно между домов.

Над островерхими черепичными крышами царила вертикаль старинной башни.

— Это Башня Богатых,— сказал Марко.— Построена в конце XV века как завершение Улицы Знатных. Башня много раз горела, перестраивалась, давно, так же, как и городская стена, потеряла свое оборонное значение и осталась теперь как памятник истории...

Марко говорил по-русски. Говорил хорошо, как человек, долгое время живший среди русских. Он и вправду учился в Москве, получил специальность химика, работал неподалеку от Бауцена на химическом предприятии, но потом резко переменил профессию.

— Вы спросите почему? — Марко задумчиво улыбнулся.— Не знаю, сумею ли объяснить... Может, меня подтолкнула к этому наша история. А может... В нашем институте учились ребята самых разных национальностей и из разных стран. Жили мы дружно. Каждый рассказывал о своем народе. Мне кажется, тогда я и понял, где я, лужичанин, могу быть особенно полезен...

Марко на ходу раскланивался со знакомыми, иногда останавливаясь, чтобы перекинуться с ними парой фраз то по-немецки, то по-лужицки. Родной его язык показался мне приятным и мелодичным.

— А вы знаете,— сказал Марко,— было время, когда за нашу речь на городской улице карали смертной

казнью. Это было, к примеру, в Дрездене еще в XVIII веке.

Я невольно замедлила шаг, всматриваясь в тесно прижавшиеся друг к другу дома.

...Снег кружил в желтоватом свете зажженных с утра фонарей. Витрины магазинов сияли огнями и елочной мишурой. Дети катались в скверах на санках. Девушки в заячьих полушубках с непокрытыми головами пробегали по улицам. Из дверей кафе вырывался на улицу терпкий запах

свежего кофе и недорогих сигар. Таким устоявшимся мирным бытом, праздничным уютом веяло от города, что вся далекая и трагическая история лужичан казалась нереальной.

Но она снова обрела вполне конкретный облик, когда в музее я увидела лицо скорбящей женщины — фотографию барельефа, высеченного на памятнике, и фотографию самого памятника, поставленного неподалеку от Бауцена в честь освободителей — воинов 2-го Украинского фронта.