Вокруг света 1988-03, страница 58
все дальше на юг, шли днем и ночью, и ни разу мы их не атаковали. Тайно протаптывали мы для них тропы, и тяжким грузом ложились они под ноги конкистадоров, тянули их в жаркую пучину, туда, где бьется сердце южного ветра. И когда наконец они принимали решение повернуть вспять, тогда мы начинали преследовать их повсюду. Мы были воинственным народом, сеньор. Неожиданная ночная атака — отход. Средь бела дня налетим, ударим — и отойдеК| снова. Так мы воевали неделями, месяцами. Представь, как I,это бывало — ночь вдруг освещалась пламенем множества факелов, и на головы врагов сыпались камни, и до самого утра потом в окрестностях лагеря ни на мгновение не смолкали наши голоса, звучал боевой клич — и враг в такую бессонную ночь становился слабее духом. Потом мы выбирали самое подходящее для первой атаки место. Чаще всего — холм с довольно крутыми склонами, потому что кони не могли взбираться по ним с той же резвостью, с какой мчались по равнине. К тому же мы усеивали склон холма острыми пиками, и каждая метила в конскую грудь. А лес, все подходы к нему, все заповедные его уголки мы засевали волчьими ямами. Мы бились с помощью лассо — чтобы не напороться на испанские копья и шпаги. Не составляло большого труда сбрасывать всадников на землю и сброшенных — добивать: наш Лаутаро однажды понял, что человек и конь — разные существа, существовавшие независимо друг от друга, и что, оказавшись без коня, на голой земле, испанец становился беспомощным — его движения стесняли доспехи, они уже не защищал^ а лишь прижимали своего хозяина к земле. У нюурыли аркебузы. Давно еще Хосе рассказывал, что амертДкие индейцы всюду и всегда атаковали на один манерЩРВеспорядочной толпой шли они на врага, желая встретить его открытой грудью. В неуправляемой этой толпе могло быть и десять, и пятьдесят тысяч человек. Испанцы встречали их в пешем строю и давали залп из аркебузов. И часть нападавших падала на землю, чтобы никогда уже не подняться. Этот гром среди ясного неба, мгновенная гибель стольких людей парализовали оставшихся в живых, и потом начиналась паника. В этот самый момент испанцы вскакивали на коней. Видишь, как просто все у них выходило? Но только не с Лаутаро. Воины его авангарда обычно шли без оружия, но вдоль всей первой линии атакующих, подхваченная тысячами рук, вытягивалась настоящая стена из толстых досок или даже бревен. Получался как бы коллективный щит, за которым шли уже вооруженные воины. Гремел первый залп, оставляя в первой шеренге прорехи, но их тут же заполняли шедшие следом — и начиналась грозная неотвратимая атака. После Лаутаро уже никто никогда не выходил на врага неуправляемой, разрозненной, дикой толпой. Лаутаро — вот кто цивилизовал нас, сеньор. Двадцать лет ему было, когда он принял командование в главной битве с Испанией. На всем Южно-американском континенте не было другой армии: ведь только она сумела дать настоящий отпор конкистадорам. Никто толком не знает, где и когда обучился этому искусству Лаутаро. Рассказывают, что перед началом кампании он коротко стриг гривы своим коням и надевал красную рубашку, снятую с какого-то испанца, чтобы каждый воин мог отовсюду видеть своего вождя. Он стал плотью нашей истории, и Хосе нам рассказывал, что один испанский священник по имени Диего де Росалес знавал его лично и посвятил ему целые главы своей книги, дав подробное описание его характера, облика, его манеры ведения боя. Усевшись на коня, чтобы быть видным всем, Лаутаро рассказывал воинам, во имя чего он ведет их на битву, и голос его звучал низким тяжелым басом. Он ввел такие методы войны, каких не знала еще Америка. Он сумел убедить, что нельзя атаковать врага скопом, объединил воинов в отряды. Он научил, как поступить, чтобы под рукой всегда были свежие силы. Армия делилась на три части: треть воинов отдыхала, треть находилась в резерве, и еще треть шла в атаку. Потом все менялись местами. Лаутаро соблазнял врага мнимыми выгодами атаки на какой-нибудь из своих корпусов — и тут же окружал его, отрезая путь к отступлению. Позже Лаутаро обзавелся своей конницей, и с тех пор армия обрела крылья. В 1556 году в войне Арауко наступил момент, когда на всей территории Чили оставались лишь два форта, укрывших за своими стенами остатки армии конкистадоров: один — на севере, в Л а Серене, другим фортом был Сантьяго. Лаутаро уже подходил к воротам столицы, когда какая-то подлая тварь выдала врагу тайну расположе ния его ставки. Конкистадоры ночью атаковали его лагерь, раскинувшийся на берегу реки Матакито. Лаутаро умер во сне, в ту пору ему было двадцать шесть лет. ...Спускаясь по склону ложбинки, далеко ушел Анголь Ма-малькауэльо — потерял на время из виду Хосе Сегундо Леива Тапию... Или он продолжает все то же повествование, просто переодев главного своего персонажа в костюм иной, далекой эпохи? И в памяти его герой живет под именем Хосе Лаутаро? Да, наверное, так и есть. Память коренных жителей Америки обладает огромной творческой мощью — вот почему, рассказывая о днях минувших, они часто пользуются простым, исполненным глубокого смысла принципом отождествления. В нем воплотилось страстное, неукротимое стремление все помнить, ничего не забывать. — Не слишком ли мы далеко забрались, сеньор? — Когда я слушаю тебя, мне все становится близким, Анголь Мамалькауэльо. Мы уже сидим на берегу ручья, протекающего по ложбинке. — Однажды,— говорит Анголь Мамалькауэльо,— мы с Хосе сидели вот здесь же, на берегу, и обсуждали план нападения еще на одну мельницу Хуана Смитманса. И тут подбегает к нам один из часовых с сообщением, что какой-то отряд поднимается сюда из долины. «Точнее — кто?» — спрашивает Хосе. «Конные карабинеры». «Сколько их?» «Перед тем как я ушел, мы насчитали три сотни, не меньше. Но друзья передали, что и с других сторон поднимаются отряды конных карабинеров». И тогда Хосе задумался, сеньор. И некоторое время молчал. «Это значит,— наконец сказал он,— что наступление началось. Надо немедленно известить все резервации, чтобы там успели подготовиться к встрече. Пошли к ним гонцов! — приказал он часовому. И уже ко мне: — Пусть все вожди соберутся здесь, на вершинах, через час я буду их ждать». В это самое время, сеньор, сюда стали подходить семьи бедных креолов, чьи дома располагались в долине, у подножия гор. Они поднимались сюда, спасаясь бегством. Они искали убежище здесь, в индейских резервациях. Мир, казалось, рушится до основания. Женщины плакали, прижимая к груди детей. Позже подошла группа мужчин. Они рассказали, что их застали врасплох и в долине осталось немало убитых. Что карабинеры поднимаются в горы, все сметая на своем пути. Убивают каждого встречного, даже не вступая с ним в разговор. Войска, развернувшись огромным веером, идут по всем направлениям, покрывая пространство Био-Био, Нитратуэ, Ранкиля и Лонкимая. Последние из успевших подняться к нам креолов рассказывали, сеньор, что карабинеры злы и одновременно напуганы: не один всадник нашел уже скорую смерть на дне уачис, и их товарищи вымещали злобу на каждом, кто попадался им под руку. Хосе подошел к группе самых молодых из креолов на вид — и самых проворных: «Какова численность карабинеров?» «Около тысячи, не меньше». «Чем вооружены?» «Карабинами и пулеметами». «Вы не видели там орудийных лафетов?» «Нет». «А солдат?» «Нет. Только карабинеры и отряды пограничной полиции. Продвигаются верхом, у многих на поводках — собаки. И по всему видно, они собираются всех нас перебить. У них нет ни к кому вопросов, никого специально не ищут. Просто стреляют во все, что движется. Трупы они сбрасывают в реку. Таков был приказ, и это самый зловещий приказ из всех, которые когда-нибудь отдавались. Поэтому мы и оказались здесь — там они не пощадили бы никого». «Вы готовы обороняться?» «Да! Прятаться больше негде». «Хорошо,— сказал Хосе.— Организуйте людей, умеющих держать в руках оружие. В первую очередь тех, кто прошел армейскую службу. Женщины пусть уходят к нашим жилищам — там их встретят арауканки. И поторопитесь: через несколько часов начнется бой». Бой начался через час, сеньор. Мы с Хосе и еще двадцать юношей отправились в конную разведку. Район этот известен , | |
