Вокруг света 1988-07, страница 47

Но сейчас-то к чему такие предосторожности? Чего они опасаются?

Заметив, что с бронетранспортера спрыгнул лейтенант Андрей Кундыре-вич, командир батальонной разведки, я решил его расспросить.

Лейтенант показал кишлаки у подножия гор, к которым окраинные дома Чарикара примыкали почти вплотную, и сказал, что они до сих пор под контролем душманов. Обстановка сложная, и движение на шоссе лишь до шести часов вечера, хотя опасность обстрела постоянная, да и снайперы орудуют. А они не промахиваются. После трех часов дня ходить в одиночку уже опасно. Потому и вдоль дороги по обочинам стоят на дежурстве танки, с наступлением темноты их снимают. Всегда в боевой готовности и наши заставы.

Честно говоря, во все это верилось как-то с трудом. Город жил вроде обычной мирной жизнью, мимо шли сплошным потоком машины с грузами, проходили переполненные автобусы, мелкой трусцой семенили ишаки, навьюченные поклажей, с восседавшими на них улыбающимися афганцами. Чалма, борода — они все казались мне на одно лицо, одинаковыми, так же, как и женщины в паранджах.

Однако на заставах знают, что в любой момент с гор и кишлаков может ударить пулемет или полетят гранаты, а то и «стингеры»... Об этом мне рассказывали командир заставы старший лейтенант Виктор Миронов и сержант Алибек Алимирзоев, который вместе с младшим сержантом Кястутисом Мила-шаускасом, рядовыми Михаилом Юрки-ным, Убайдулой Турсуновым и Улугбе-ком Шукуровым несут сторожевую службу в горах хребта Зингар. И командир заставы в кишлаке Калахель старший лейтенант Владимир Тарасенков...

Вместе с командиром одной из застав старшим лейтенантом Евгением Пановым и зампотехом батальона майором Вячеславом Андриановым по крутой и шаткой лестнице мы поднялись на наблюдательную вышку. Здесь был оборудован КП батальона. На небольшом столике стояла рация, над ней висела карта. В стенах узкие щели для полного обзора местности закрывались ставнями и были похожи на бойницы. Отсюда хорошо просматривался кишлак Тутумда-райи Улиа, виднелся мост Гурбанд. Через него проходило шоссе Кабул — Хайратон, вдоль которого тянулись две нитки трубопровода — объект постоянных диверсий.

Слушал я рассказ командиров, и невольно возникала мысль, что заставы только и делают, что воюют.

— Да нет,— возразил майор Андрианов,— просто вы попали в такой период...

Потом добавил, что жизнь у них обычная — копаются в земле, укрепляются. Все идет, мол, своим чередом. В мае вот, незадолго до Дня Победы, на соседней заставе расширяли и углубляли хранилище для снарядов. Сержант Гар-маш, командир танка, орудовал ломом, когда тот вдруг провалился в пустоту. Тогда и обнаружили проход, который вывел к шахте около двадцати метров глубиной. От нее начинались кяризы,

тянувшиеся через весь кишлак. Как потом выяснилось, душманы на протяжении долгого времени вели подкоп, чтобы к 9 мая взорвать боеприпасы и уничтожить заставу.

Неизвестность держит солдат в постоянном напряжении. Даже тогда, когда ласково светит солнце, идут колонны автомашин и неторопливо бредут по своим делам местные жители. То, что наблюдали по дороге и мы. Майор Андрианов именно в такой день оставался на заставе за командира батальона. Солнце уже миновало зенит, солдаты ждали обеда, когда со склонов гор и из кишлака почти одновременно были обстреляны все заставы и посты. С наблюдательной вышки Андрианов видел, как на мосту Гурбанд, по которому в это время шли машины, вспыхнуло пламя. Понял — выстрелом из гранатомета поврежден трубопровод. Один из танков охранения оказался в огне. Особенно тяжелое положение создалось у соседей, где командиром заставы был старший лейтенант Борис Семенихин. Там прямым попаданием из гранатомета подбили танк, командир экипажа младший сержант Лысенко и рядовой Ромадин были тяжело ранены. Однако они продолжали вести бой. Андрианов приказал командирам застав усилить ответный огонь. По рации вызвал артиллерию и передал координаты огневых точек «духов». Все четыре часа, пока шла перестрелка, Андрианов корректировал огонь артиллерии.

За успешное руководство боем он был награжден орденом «За службу Родине в Вооруженных Силах СССР» III степени. Лысенко и Ромадин — медалями «За боевые заслуги», Иван Барчук, который сумел вывести танк из огня,— медалью «За отвагу»...

ОНИ ВЕРЯТ

В тесном чреве бронетранспортера, заполненном прогорклым запахом солярки, масла и разогретого железа, тускло светит лампочка. Она покачивается вместе с нами, когда БТР преодолевает рытвины или натыкается на крупные камни. Ногами я прижимаю к борту автомат, прицельная планка его при встряске больно впивается в колено. За броней — черная стена ночи, и порой кажется, что тяжелая машина без единой щели в железе ревет и качается на одном месте. Тесно прижавшись друг к другу на узких сиденьях, мы молча едем той же дорогой на аэродром. Каждый из нас, наверное, чувствовал, что возвращаемся мы в Кабул не такими, какими прилетели в Баграм.

Реванув двигателем, бронетранспортер остановился.

— Все, приехали.

Водитель-механик, открыв люк над головой, одним рывком исчезает в его черном проеме. Я снимаю зажимы нижней части бокового люка, и он падает на вытянутый трос. Верхнюю крышку снаружи помог откинуть водитель. Мы выбираемся на свежий воздух, в темноту, насыщенную рокотом невидимых самолетов. Подошли остальные, и все двинулись вперед. С нами молча шагает и

подполковник Лис. Сегодняшний вечер он провел у нас, все интересовался, удалось ли нам собрать нужный материал...

— Вы должны написать о наших ребятах,— повторяет Святослав Николаевич.— Они не дают контрреволюционным силам с помощью заокеанских доброжелателей разорвать страну на части. Погибших здесь солдат не должна коснуться тень забвения...

Мы приближаемся к слабо посверкивающим огням, догадываясь, что это и есть наш Ан-26. Вот уже стали различимы черные фигуры летчиков. Командир экипажа скороговоркой произносит:

— Оружие разрядить, поставить на предохранители. Заходить по одному.

Все это нам уже знакомо, и оружие наше в должном порядке. Поднимаюсь в салон с сиденьями вдоль бортов вслед за Михаилом Цюпко. Один из летчиков помогает мне надеть парашют и говорит:

— Садитесь поплотнее...

Свет гаснет. Вспыхивает тусклая синяя лампочка над кабиной. Самолет рывком берет с места, наполняя салон ревом двигателей. Но вот гул моторов становится тоньше, ровнее, и синяя лампочка гаснет. Нас окутывает полный мрак. Я знаю, что самолет летит без единого наружного огонька. Через сорок минут мы будем в Кабуле.

Откуда-то издалека пробивается ко мне сумятица голосов. Резко и настойчиво врывается будоражащими аккордами гитара. Ребята поют вдогонку, словно боясь, что я забуду слова песни, невидимой нитью соединившие их со мной:

Опять тревога!

Опять мы ночью вступаем в бой.

Когда же дембель,

Я мать увижу и дом родной?

Когда забуду, как полыхают

В огне дома?

Здесь в нас стреляют,

Здесь, как и прежде, идет война...

И я снова вижу заставы на дорогах и сторожевые посты по склонам ущелий, багровые отсветы скатившегося за вершины гор солнца и солдат в тяжелых бронежилетах, касках. Вот сидит на краю окопа с гитарой сосредоточенный Сергей Хамзин, ему подпевают товарищи, а вместе с ними поют рядовые Вадим Бесшабашных и Дмитрий Мещеряков, сержант Юрий Воронцов и старший лейтенант Владимир Белоусов, прапорщик Виктор Лещеок и подполковник Александр Абрамов, капитан Михаил Ефремов и лейтенант Юрий Бойко, сержант Валерий Ромашко и лейтенант Сергей Иваненко, капитан Сергей Анисько и прапорщик Ислам Джентамиров, и тысячи других, имена которых мне неизвестны,— уже сложивших головы и живых, ненавидящих войну и мужественно сражающихся в Афганистане. Здесь говорят, что память жива, пока не рассыпался в прах камень. Но горы молчат. Поэтому мы обязаны знать и говорить об этой войне. Память не уходит в запас.

Кабул — Баграм

45