Вокруг света 1989-02, страница 24

Старшего моториста, по совместительству комендора, вызвали наверх. Перед этим поднялся и не вернулся моторист-пулеметчик, и Александр Серебряков, матрос по первому году службы, в отсеке остался один. Он едва успевал перебрасывать реверс и регулировать обороты ревущего разгоряченного двигателя.

«Полный вперед». «Полный назад». Серебряков метался, переводя приказы с ходовой рубки на доступный пониманию машины язык. Тральщик вибрировал в такт двигателю, вздрагивал от выстрелов своей пушки, содрогался от близких взрывов снарядов и бомб противника.

На какое-то время телеграф умолк, и Серебряков, вытирая со лба пот, осмотрел двигатель. Давление масла и другие показатели в норме. В отсеке порядок, а каждая медяшка надраена до позолоты. Это последнее, что он увидел.

Страшной силы удар бросил его на горячий мотор. Уже без сознания, не ощущая боли, он упал.

Сознание медленно прояснялось. Он вспомнил, что произошло. Открыл глаза. Темно. Журчала вода. Вытянув руки, волоча ноги, добрался до аварийного выключателя, зажег свет. Вода, смешанная с соляркой и машинным маслом, заливала отсек. Полуоглохший, в ссадинах и ожогах, Серебряков растерялся. Вспомнил аварийные учения, такие непохожие на то, что происходило сейчас.

Наверху кричали и стучали. Серебряков и сам постучал в переборку, но за шумом его не услышали. Аварийный свет погас.

«Делай, как на учении, как на учении»,— словно заклинание повторял он про себя. Вооружившись электрическим фонарем, инструментом и заглушками, заделал течь в углу отсека. Пока работал, вымок и теперь дрожал от холода. Вода медленнее, но прибывала. Дифферент на корму и крен на правый борт увеличивались. Фонарь высветил уходящую углом вниз палубу с неумолимо поднимавшейся черной от нефти водой. У затопленного выхода плавала его одежда. Оставив на моторе зажженный фонарь, Серебряков полез в воду. Отжав бушлат и шапку, натянул их на себя. «Нужно выбираться наверх через люк». Подобравшись к люку на верхнюю палубу, он услышал слабое шипение. Воздух из отсека уходил наружу. О «воздушных подушках», которые могли удержать тральщик на плаву, он знал, говорили на занятиях. «Как только воздух уйдет, вода займет его место и тральщик утонет»,— подумал Серебряков.

...Наверху по-прежнему кричали. «Ясно, попали в беду и просят помощи. Открою люк — тральщик утонет. Всех утопишь! Проживешь несколько минут больше! Не дергайся! Забей плотнее задрайки люка и ныряй на выход!»

Облепленный нефтью, трясясь от холода, Серебряков с отчаянием, чуть не плача, колотил по задрайкам до тех пор, пока воздух не перестал шипеть. Пробираясь к выходу по стоявшей горой палубе, он поскользнулся и, падая, ударился головой о трубу. На какое-то мгновение сознание его отключилось, и он не мог понять, где он и что с ним. Фонарь и инструмент выронил. В темноте, отплевываясь, кашляя от попавшей в горло солярки, Серебряков ощупью выбрался из воды. Давление между забортной водой и воздухом в отсеке уравнялось. Вода больше не прибывала, а нырять и искать выход — сил не было. Лезть выше — тоже нельзя. Голова упиралась в подволок.

Пока работал, мысли о смерти не приходили, а сейчас стало страшно. «Делай что-нибудь, не стой, не сдавайся!» Нащупав в темноте плавающую деревяшку, Серебряков начал стучать ею в подволок.

В рубке хрипели, ругались и барабанили.

Дверь тряслась, и рука Храмцова, отзываясь на каждый толчок, непроизвольно дергалась будто от электрического тока. Может, он закричал, а может, только подумал: «Пальцы, пальцы». Но его поняли. Послышалось: «Взяли, взяли!» Подвывая от боли, Храмцов поднял руку и, как в детстве при ушибе, подул на нее. В рубке снова зашумели: «Ломик, ломик!» Они нажали сильнее. Щель разошлась. «Теперь ломик пролез бы, пролез!» А он не мог

отпустить поручень, за который держался здоровой рукой... Перед глазами вертелось. Чтобы не свалиться, Храмцов облокотился о дверь, которая вздрагивала от их усилий. Палуба еще больше наклонилась к корме, и стоять на ней было трудно.

Послышался отдаленный шум катера. «Перебирайся на льдину, пока живой! Дверь все равно не открыть! А найдут, какими глазами смотреть будешь и как жить будешь?» Контуженая голова гудела. Мысли едва ворочались. Будто думал за него кто-то другой. А в рубке хрипели: «Дай ломик!»

Храмцов в отчаянии ударил окровавленной рукой по двери. Боль задергала электрическим током и вывела его из оцепенения. Он сполз к фальшборту и, держась за него здоровой рукой, пополз вниз. Вода уже скрыла ломик. Храмцов начал медленно ощупывать палубу. Рука окоченела, пальцы едва гнулись, но он все-таки нашел. Как ему удалось развернуться и доползти до ходовой рубки, он не помнил.

Хватая открытым ртом воздух, с помутневшими глазами, Храмцов начал просовывать ломик в открывшуюся щель. В рубке загромыхало. В полуоткрывшуюся дверь протиснулось шестеро. Пятеро в капковых бушлатах, шестой — в армейском ватнике, с перевязанной окровавленными бинтами головой. Рослого старшину Степана Сальникова с ломиком в руках и матросов Кузнецова и Старкова Храмцов знал. Двух молоденьких матросов-салажат и раненого видел первый раз. Армеец с погонами лейтенанта тоже был совсем молодой. Может, немного старше салажат. Старков тащил резиновый тюк, за который держался лейтенант.

«Офицер связи с рацией»,— решил Храмцов. Связь с корректировщиками огня на берегу осуществляли через радиостанции бронекатеров, но армейцы на всякий случай брали свои полевые рации.

Храмцов снова взглянул на армейского лейтенанта и подумал: «Как он попал на тральщик?» Отвечая на его взгляд, Сальников сказал:

— Раненого передали нам со «сто третьего». Мы должны были доставить его на базу.

Старшина бросил ломик, и тот, прозвенев по палубе, исчез в воде. Затем, осмотрев руку Храмцова, кивнул Кузнецову. Вдвоем они быстро перевязали Храмцова. Бинты были мокрые, но ему стало легче. Боль не прошла, а отодвинулась, наверное, потому, что теперь он был не один, а сейчас это главное... В какую-то минуту у Храмцова промелькнуло: «А если бы не достал ломик?!»

— Поплыли к той льдине, она ближе,— показал головой старшина.

— Стойте, стойте! Стучит! — крикнул салажонок.

— Где стучит? — взглянул на него Сальников.

— Там, в корме! — Все замерли. Едва различимый стук то прерывался, то возникал снова.

— Кто-то живой,— сказал Кузнецов.

— Ломик взял с пожарной доски? — обратился к Храм-цову Сальников.

— Да.

— Там должен быть и топорик.— Сальников пошарил руками у разбитой пожарной доски и вытащил топорик с красной деревянной ручкой.

— Кузнецов, фонарь у тебя?

— Выбросил. Испортился в воде.

— Старков, ты за меня старшим. Нас не ждите. Тральщик моментом может уйти в воду, и вас затянет. Плывите к той льдине,— Сальников снова показал на ближнюю льдину.

— Пошли,— кивнул старшина Кузнецову. Они пролезли в полуоткрытую дверь рубки и исчезли.

Оставшиеся сошли в воду с кормы. Храмцов почувствовал, будто погрузился в обжигающий кипяток. В разлившейся вокруг тральщика солярке поплыли к льдине. До нее было несколько метров. Храмцов греб одной рукой. Ему помогал салажонок. Около раненого лейтенанта крутились Старков и второй салажонок. Они тащили резиновый тюк, который держался на плаву благодаря находившемуся в нем воздуху. Лейтенант, ухватившись за тюк, еле шевелился. Судорога не отпускала ноги Храмцова, а намокшая пудовая одежда тянула вниз.