Вокруг света 1989-10, страница 46

намерения разглядеть их получше, а потому решила забраться на дерево, хотя лазать по деревьям не умею. Ствол оказался скользким, я пыхтела и цеплялась за ветки, но мне удалось вскарабкаться всего метра на два. Санвекве сотрясался от беззвучного смеха, на глазах у него выступили слезы. Я чувствовала себя беспомощней ребенка, делающего первые шаги. Наконец мне удалось ухватиться за сук, подтянуться и расположиться на нем полулежа на высоте около шести метров. Я полагала, что пыхтение и треск ломающихся ветвей распугали горилл. Каково же было мое удивление, когда я обнаружила, что вся группа расселась, как зрители в партере. Это была первая аудитория, которую мне удалось в моей жизни собрать.

В тот день я поняла, что можно использовать природное любопытство горилл для ускорения процесса привыкания. Почти все члены группы выбрались на открытое место, забыв об осторожности, поскольку назойливая преследовательница пыталась залезть на дерево. Это проблема гориллам была известна.

Несколько месяцев я имитировала характерные для горилл удары кулаками в грудь с похлопыванием по бедрам в том же ритме. Это позволяло быстро привлечь их внимание, особенно когда они находились в нескольких десятках метров. Я не сразу догадалась, что мои действия означают не то, что хотелось бы. Ведь гориллы бьют себя в грудь, когда они встревожены или возбуждены. А мои намерения были самые миролюбивые, и скоро я прекратила имитацию ударов.

Каждый раз, приближаясь к группе горилл, я старалась выбрать подходящий наблюдательный пункт — большое крепкое дерево, на которое могли бы залезть гориллы. Частенько на это просто не было сил, особенно после долгих часов карабканий по крутым склонам, хождения по раскисшим от дождя тропам. Иногда приходилось пробираться и ползком. Мой незащищенный нос страдал от ожогов крапивы больше, чем остальные части тела, скрытые одеждой. Многим Африка представляется в виде иссушенных равнин, опаленных безжалостным солнцем. Когда я вспоминаю этот континент, мне приходит на ум лишь влажный тропический лес гор Вирунга — холодный и туманный, где годовые осадки составляют в среднем 285 миллиметров.

По утрам часто светило солнце, но вскоре я убедилась в его обманчивости. Поэтому, помимо таких необходимых предметов, как фотоаппарат, объективы, пленка, блокноты, и такой роскоши, как термос с горячим чаем, я всегда укладывала в рюкзак накидки от дождя. Обычно вес моего рюкзака не превышал семи-десяти килограммов, но ноша становилась почти неподъемной в дальних переходах, когда приходилось брать с собой

направленный микрофон на длинном шесте и магнитофон.

ЛАГЕРЬ В КАРИСОКЕ

Мое пребывание в Кабаре внезапно закончилось в 15.30 девятого июля. Когда мы с Санвекве вернулись после очередной удачной встречи с гориллами, в лагере были вооруженные солдаты. Мне сообщили, что в провинции Киву в Заире — так отныне называлось Бельгийское Конго — начался мятеж и мне следует «эвакуироваться ради собственной безопасности».

На следующее утро я спустилась с горы с эскортом солдат и носильщиков, нагруженных лагерным снаряжением, моими личными вещами и клеткой с курицей Люси и ее кавалером петухом Дэзи. Над нами кружили два полуприрученных ворона, растерянных не меньше, чем я. После трехчасового спуска к подножию горы Микено, вороны решили вернуться к лугу и опустевшей площадке, где шесть с половиной месяцев стояла моя палатка.

Мне пришлось провести две недели буквально в заключении в Руман-габо — отдаленной деревне, где размещалось управление национального парка провинции Киву.

Никто из управления парка не мог или не хотел объяснить мне, почему меня держат здесь. Беспокойство служащих заметно усилилось, когда солдаты стали сооружать заграждения на дорогах вокруг управления парка. Мои шансы на освобождение падали с каждым часом вынужденного пребывания в деревне, и я решила бежать, использовав номерной знак на моей «Лили».

В то время «Лили» еще была зарегистрирована в Кении, и, для того чтобы сменить кенийский номер на заирский, нужно было уплатить около 400 долларов. Мне удалось убедить военных в том, что мои деньги хранятся в Кисоро, в Уганде, и, чтобы зарегистрировать «Лили» в Заире по всем правилам, мне надо съездить в Кисоро. Соблазн заполучить столько денег был слишком велик, и военные согласились «сопроводить» меня под вооруженной охраной до Уганды.

В ночь перед поездкой мне удалось незаметно погрузить в «Лили» записи, фотоаппаратуру, а также Люси и Дэзи. В Кабаре у меня был небольшой автоматический пистолет, но я им ни разу не пользовалась. Прибыв в Румангабо, я отдала пистолет на хранение знакомому сотруднику из службы охраны парка. Мы подружились во время моего заключения: он тайком приносил свежую пищу и новости. В ночь перед побегом в Уганду мой друг незаметно передал мне пистолет и посоветовал держать его наготове, особенно на границе между Заиром и Угандой. Пограничный пост в Бунагане, сообщил он, кишит солдатами, и те вряд ли выпустят меня в Уганду даже на

короткое время. Оставалось решить, куда спрятать пистолет. Я рискнула и положила его на дно полупустой коробки с бумажными салфетками. Коробку я обложила ржавыми болтами и мелким автомобильным инструментом, чтобы удержать ее на месте во время тряски по немощеной дороге к границе.

Когда мы тронулись в путь на следующее утро, конвоиры были в чудесном настроении, которое заметно улучшалось после каждой остановки у придорожных баров, где торговали местным пивом. Они не обращали никакого внимания на коробку с бумажными салфетками.

Пограничный пост оказался точно таким, как его описывал мой друг из парковой службы,— он был битком набит военными. Один из пограничников сказал, что я могу пройти пять с лишним миль до Кисоро пешком, оставив «лендровер» на заставе, а сопровождавшие меня солдаты отказывались идти со мной и не хотели меня отпускать одну. Отпечатанное на папиросной бумаге разрешение, выданное мне в Румангабо на «временный» въезд в Уганду, переходило из рук пьяных солдат в руки столь же пьяных таможенников и обратно. Перебранка длилась несколько часов.

За все это время я не вымолвила ни слова, а Люси снесла яйцо. Тут я запрыгала, хлопая в ладоши и строя из себя дурочку, пришедшую в умиление от необыкновенного дара Люси. Воцарилась тишина: солдаты недоуменно уставились на меня. В конце концов присутствующие пришли к соглашению, что я настоящая «бум-бару» (идиотка) и меня можно спокойно отпустить. Но с небольшим конвоем. И шлагбаум был поднят.

За двенадцать лет до этих событий милейший человек по имени Вальтер Баумгертель открыл в Кисоро некое подобие пансионата для исследователей горилл и туристов — под названием «Приют для путника». Это было пристанище для многих ученых, приезжавших сюда до меня, включая Джорджа Шаллера. Я встречалась с Вальтером во время моего первого сафари, а за шесть с половиной месяцев новой поездки он стал для меня одним из самых близких друзей в Африке. Через десять минут после пересечения границы я затормозила у гостиницы Вальтера, схватила ключ зажигания и влетела в парадную дверь, у которой толпились изумленные беженцы из Заира. Я пронеслась по коридору через всю гостиницу до самого дальнего номера и, продравшись через паутину, спряталась под кровать. Трясясь от страха, я выждала, пока не улегся шум, вызванный приходом угандийских солдат, явившихся по звонку Вальтера арестовать сопровождавших меня заирцев. Выбравшись из-под кровати, я первым делом поздравила Люси со столь своевременно снесенным яйцом. Оно, правда, в сутолоке разбилось.

После допросов, которым я под

44