Вокруг света 1989-11, страница 34

Вокруг света 1989-11, страница 34

тал, и нам обоим этот отрыв от «хвоста» представился неслучайным. Я поехал к нему в отель Захера и упустил из-под носа.

Дела принимали неприятный оборот, поэтому я решил, что настало время для новой беседы. Мартинсу следовало многое объяснить.

Мы с ним сели по разные стороны стола, и я предложил ему сигарету. Мартине выглядел замкнутым," но готовым к откровенности в известных пределах. На вопрос о Курце он, как мне показалось, и ответил не таясь. Потом я спросил его об Анне Шмидт и выяснил, что он был у нее после визита к Кулеру,— это заполнило один из пробелов. О докторе Винклере он рассказал довольно охотно.

— Где вас только не носило,— заметил я.— А о своем друге что-нибудь выяснили?

— Да,— ответил Мартине.— Вы не заметили того, что было у вас под носом.

— Чего же?

— Он был убит.

Это удивило меня: я носился было с версией самоубийства, но отверг ее напрочь.

— Продолжайте.

Мартине старался не упоминать Коха и говорил о некоем очевидце несчастного случая. Рассказ из-за этого получился путаным, и я сперва не мог понять, почему Мартине придает такое значение третьему.

— Да ведь он уклонился от дознания, а другие лгали, чтобы выгородить его.

— Ваш очевидец тоже уклонился — не вижу в этом ничего особенного. Если то был действительно несчастный случай, все необходимые сведения о нем мы получили. Зачем же причинять неприятности еще одному человеку? Возможно, жена считала, что его нет в городе; может, он находится в самовольной отлучке — иногда люди совершают запрещенные поездки в Вену из мест вроде Клаген-фурта. Соблазны большого города, чего бы они ни стоили...

— Это не все. Маленького человечка, который сказал мне о третьем, убили. Очевидно, он мог заметить еще что-то. ,

— Теперь ясно, о ком речь,— сказал я.— О Кохе.

— Да.

— Насколько нам известно, вы последний видели его живым.

Тут я учинил ему описанный выше допрос, выясняя, не сдедил ли за ним по пути к Коху кто-то более ловкий, чем мой человек.

— Австрийская полиция хочет навесить это убийство на вас,— поставил я в известность Мартинса.— Фрау Кох показала, что ее муж был очень взволнован вашим визитом. Кто еще знал о нем?

— Я рассказывал Кулеру,— ответил он.— Видимо, едва я ушел, он позвонил кому-то... может быть, третьему. Им нужно было заткнуть Коху рот.

— Когда вы разговаривали с Кулером, Кох был уже мертв. В тот вечер, услышав чей-то голос, он встал с постели» спустился...

— Что ж, это снимает с меня подозрения. Я был в отеле Захера.

— Лег он очень рано — после вашего ухода у него снова разыгралась мигрень. Поднялся вскоре после девяти. Вы вернулись в отель в половине десятого. Где были до тех пор?

' — Бродил по городу, пытался разобраться во всем,— .угрюмо ответил Мартине.

— Можете чем-нибудь это подтвердить?

. — Нет.

Мне хотелось припугнуть его, поэтому говорить, что за ним все время следили, не имело смысла. Я знал, что горло Коху перерезал не Мартине, однако сомневался, что он так уж невиновен, как старается показать. Не всегда настоящий убийцу тот, кто пускает в ход нож.

— Можно взять сигарету?

— Возьмите.

— Откуда b£i знаете, что я был у Коха? — спросил он.— Потому и привезли меня сюда? ,

— Австрийская полиция...

— Опознания она не проводила.

— Едва вы ушли, Кулер позвонил мне.

— В таком случае, он не причастен. Иначе не стал бы сообщать вам о моеМ визите к нему... то есть к КЬху.

— Кулер мог предположить, что вы человек разумный и, узнав о смерти Коха, сразу пойдете в полицию. Кстати, как вы узнали об убийстве?

Мартине с готовностью рассказал, и я поверил. После этого я стал доверять ему полностью.

— Все-таки мне кажется, Кулер здесь ни при чем,— сказал он.— Готов чем угодно ручаться за его честность. Этот американец обладает истинным чувством долга.

— Да, он говорил об этом чувстве по телефону. Извинялся за него. Сказал, что быть воспитанным в духе гражданственности — несчастье. Что чувствует себя из-за этого педантом. Честно говоря, Кулер мне противен. Разумеется, ему невдомек, что я знаю о его делах с автопокрышками.

— Значит, он тоже занимался спекуляцией?

— Не особенно серьезной. Думаю, прикарманил тысяч двадцать пять долларов. Но я не добропорядочный гражданин. Пусть американцы сами смотрят за своими людьми.

— Черт возьми!

Потом Мартине осторожно спросил:

— Гарри тоже участвовал в чем-то подобном?

— Нет. Дела Гарри были не столь безобидны.

— Знаете,— сказал Мартине,— я еще не пришел в себя после этой истории — убийства Коха. Возможно, Гарри впутался во что-то очень скверное. Потом решил выйти из игры, и его убили.

— А возможно,— сказал я,— что все хотели большей доли в добыче. И воры перессорились. •

На сей раз Мартине ничуть не рассердился.

— Мы не сходимся в оценке мотивов, но вы, очевидно, тщательно проверили все факты. Прошу прощенья за тогдашнее.

— Ничего.

Есть минуты, когда нужно принимать мгновенные решения. Я был в долгу перед Мартинсом за его откровенность. И сказал:

— Ознакомьтесь с фактами из дела Лайма, тогда все поймете. Только не теряйте головы. Это вас потрясет.

Не потрясти это не могло. Война и мир (если его можно назвать миром) породили различного рода злоупотребления, однако Лайм затеял самое гнусное. Торговцы продуктами на черном рынке по крайней мере поставляли их, то же самое относилось и к сбывавшим товары втридорога. Но пенициллиновое дело — особая статья. В Австрии это лекарство поступало только в военные госпитали: законным путем его не могли получить ни один гражданский врач, ни одна гражданская больница. Вначале пенициллин просто крали и продавали австрийским врачам по бешеным ценам — стоимость ампулы доходила до семидесяти фунтов. Можно сказать, что это была форма распределения — несправедливого, потому что она приносила пользу лишь богатым, хотя и обычное распределение вряд ли было бы справедливее.

Какое-то время все шло благополучно. Иногда кое-кто попадался и нес наказание, но опасность лишь повышала цену на пенициллин. Потом большие люди углядели здесь большие деньги, и теперь тот, кто крал, стал иметь меньше, но зато взамен получал определенную безопасность. В случае чего вора брали под крылышко. Человек подчас находит для себя эгоистические оправдания: совесть многих мелких людишёк облегчает мысль, что работают они на хозяина. А вскоре они в собственных глазах становятся почти такими же достойными людьми, как и любой рабочий: каждый считает себя одним из многих, а вина если и существует, то падает на работодателя.

Это я назвал второй стадией. Третья стадия началась, когда барыши показались главарям слишком скромными. Такое положение с лекарством не вечно, и потому им хотелось загрести побольше и побыстрее, пока сбыт был успешным. Они стали добавлять в жидкий пенициллин подкрашенную водичку, а в порошковый — песочек. У меня в одном из ящиков стола образовалась маленькая коллекция, и я показал Мартинсу ее экспонаты. Ему не нра-

32