Вокруг света 1990-02, страница 45

тальные, бормоча что-то, ушли к серебристому кораблю, из которого они появились.

Я чувствую свои пальцы и ощущаю улыбку у себя на губах.

— Он глубокий,— говорю я.

— Да.

— Он называется Колодец Душ.

Риджент поднимает голову и смотрит на меня.

— Откуда ты это знаешь?

— А что, разве не похоже?

— Я никогда прежде не слыхал о Колодце Душ.

— Это место, где все ждущие, те, кто раньше имел плоть, ждут и ждут без конца,— говорю я, касаясь его руки.

Песок — огонь, а корабль — серебряный огонь в дневном зное. И чувствовать зной приятно. Звук моих шагов по твердому песку. Я слушаю. Шум ветра и гул солнца, жгущего долины. Я вдыхаю запах кипящей в полдень ракеты. Я стою под люком.

— Где Риджент? — спрашивает кто-то.

— Видел его у колодца,— отвечаю я.

Один из них бежит к колодцу.

Я начинаю дрожать. Тихая трясучая дрожь, затаившаяся глубоко внутри, становится все сильнее. И я впервые слышу его, как будто он хоронился вместе со мной в колодце: глубоко внутри кричит голос, тонкий и испуганный. Голос кричит: «Отпусти меня, отпусти меня»,— и такое чувство, будто что-то рвется на волю; хлопают двери в лабиринте, что-то бежит по темным коридорам и переходам, слышатся крики.

— Риджент в колодце!

Люди бегут. Я бегу с ними, но мне дурно, и дрожь буквально неистовствует.

— Наверное, он упал. Джонс, ты был здесь с ним. Ты видел? Джонс? Ну, говори же, парень!

— В чем дело, Джонс?

Я падаю на колени. Как же сильно меня трясет!

— Он болен. Эй, помогите-ка поднять его.

— Это солнце.

— Нет,— бормочу я,— не солнце.

Они укладывают меня на спину; судороги похожи на подземные толчки, и голос, спрятанный глубоко во мне, кричит: «Это Джонс, это я, это не он, это не он, не верьте ему, выпустите меня, выпустите меня!» И я смотрю вверх на склоненные фигуры и моргаю. Они касаются моих запястий.

— У него сердце частит.

Я закрываю глаза. Крики стихают. Дрожь прекращается.

Освобожденный, я поднимаюсь, будто в прохладном колодце.

— Он мертв,— говорит кто-то.

— Джонс умер.

— Отчего?

— Похоже, от шока.

— От какого шока? — спрашиваю я. Меня зовут Сешшнз, мои г*убы с трудом шевелятся, и я — капитан этих людей. Я стою среди них У смотрю вниз, на тело, которое лежит и остывает на песке. Я хватаю себя за голову обеими руками.

— Капитан!

— Ничего! — кричу я.— Просто головная боль. Все будет в порядке.

«Ну, ну,— шепчу я.— Теперь все хорошо».

— Нам лучше уйти в тень, сэр.

— Да,— говорю я, глядя сверху на Джонса.— Нам не на^о было прилетать: Марс не хочет нас.

Мы несем тело к кораблю, а глубоко внутри меня кричит новый голос, требуя свободы.

«Помогите, помогите...— звучит где-то далеко, во влажной плоти.— Помогите, помогите...» — эхом разносятся слова мольбы, словно красные призраки.

На этот раз дрожь начинается гораздо раньше. Я не могу управлять собой, как прежде.

— Капитан, вы бы лучше перешли в тень. У вас неважный вид, сэр.

— Да,— говорю я.— Помогите,— говорю я.

— Что, сэр?

— Я ничего не говорил.

— Вы сказали «помогите», сэр.

— Я сказал? Мэтьюс, я сказал?

Тело укладывают в тени ракеты, и голос кричит в глубине затопленных водой катакомб из костей и багровых потоков. Мои руки сводит судорогой. Мой разинутый рот иссох. Мои ноздри раздуваются. Мои глаза закатываются. «Помогите, помогите, о, помогите! Не надо, не надо, выпустите меня, выпустите меня!»

— Не надо,— говорю я.

— Что, сэр?

— Ничего,— говорю я.— Я должен освободиться,— говорю я, зажимая ладонью рот.

— Как так, сэр? — кричит Мэтьюс.

— Все — в ракету! — воплю я.— Возвращайтесь на Землю!

У меня в руках пистолет. Я поднимаю его.

Хлопок. Бегущие тени. Крик обрывается. Слышится свист, с которым несешься сквозь космос.

Как приятно умереть через десять тысяч лет. Как приятно почувствовать эту желанную прохладу, эту расслабленность. Как славно ощущать себя рукой в перчатке, которая вытягивается и становится дивно холодной на горячем песке. О, этот покой, эта благость сгущающейся тьмы смерти. Но ее нельзя продлить.

Треск. Щелчок.

— Боже всемогущий, он покончил с собой! — кричу я и открываю глаза. И вижу капитана. Он лежит, привалившись к ракете; голова раскроена пулей, глаза навыкате, язык высовывается меж белых зубов. Из головы хлещет кровь. Я склоняюсь над ним и касаюсь его.

— Глупец! — говорю я.— Зачем он это сделал?

Парней охватывает ужас. Они стоят над двумя мертвецами и, повернув головы, смотрят на марсианские пески и далекий колодец, где под толщей воды лежит Риджент. С их сухих губ срывается хрип, они хнычут, будто дети в кошмарном сне.

Они поворачиваются ко мне.

После долгого молчания один из них говорит:

— Значит, теперь капитан ты, Мэтьюс.

— Знаю,— медленно говорю я.

— Нас осталось только шестеро.

— Боже, как быстро все произошло!

— Я не хочу оставаться тут. Давайте сматываться!

Парни галдят. Я подхожу и дотрагиваюсь до каждого из

них. Я так уверен в себе, что хочется петь.

— Слушайте,— говорю я и касаюсь их локтей, плеч или кистей.

Мы умолкаем.

Мы — единое целое.

«Нет, нет, нет, нет, нет, нет!» — кричат внутренние голоса, они глубоко, в темницах наших тел.

Мы переглядываемся. Мы — Самуэль Мэтьюс, Чарлз Ивэнс, Форрест Коул, Рэймонд Мозес, Вильям Сполдинг и Джон Саммерс, и мы молчим. Мы только смотрим друг на друга, на наши бледные лица и трясущиеся руки.

Мы поворачиваемся как один и глядим в колодец.

— Итак...— говорим мы.

«Нет, нет!» — кричат шесть голосов, запрятанных, придавленных и погребенных навеки.

Наши ноги ступают пскпеску, и чувство такое, словно громадная двенадцатипалая ладонь отчаянно цепляется за теплое морское дно.

Мы склоняемся над колодцем, пока не теряем равновесие и не валимся по очереди в зев, летя сквозь прохладный мрак вниз, в холодные воды.

Солнце садится. Звезды кружатся в ночном небе. Там, вдалеке, мерцает огонек. Приближается другая ракета, прочерчивая космос красным пунктиром.

Я живу в колодце. Я живу в колодце, как дымка. Как пар в каменной глотке. Наверху я вижу холодные ночные и утренние звезды, вижу солнце. И пою иногда древние песни этого мира, песни времен его юности. Как я могу сказать, что я такое, когда и сам не знаю? Никак не могу.

Я просто жду.

Перевели с английского Д. НОВИКОВ и А. ШАРОВ

43