Вокруг света 1991-05, страница 30

среди хлама и помоек был для меня сигналом, что жизнь — пусть тяжело и со скрипом — но начинает возвращаться на круги своя.

Фотографии Карчевского рассказали не только о городе, но и о нем самом. Как о человеке. Тем не менее его биография, конец жизни («...умер после 1914 года, могила затерялась»,— говорилось в заметке «Первый фотограф») оставались неясными.

Я позвонила в городской архив, директору. Ответил молодой напористый голос:

— Приходите. Жду.

Анатолий Иванович Сизов сказал это так, словно только что обнаружил нечто важное...

Так оно и было. Сизову не терпелось поделиться со мной своей удачей: он установил время и место смерти Дмитрия Григорьевича Карчевского —30 сентября 1933 года, скорее всего в Соловецких лагерях.

— Почему вы заинтересовались Карчевским?— спросила я.

Сизов помолчал, потом сказал:

— Когда в городе заговорили о нем, я подумал: должны же быть в архиве какие-то материалы. Стыдно не знать о таком человеке... И начал искать. К счастью, в это время рассекретили много документов. И мне попалось его «Дело»... А уж потом пошли мои письма-запросы в соответствующие организации...

Я спросила Сизова, откуда он родом. Оказалось, из-под Великих Лук. «Боль крестьянская — моя боль»,— признался Анатолий Иванович, рассказывая о своей деревне. Может быть, эта боль и привела его два десятилетия назад в Москву, в ис-торико-архивный институт...

«Дело Д 4/183» лежало передо мной.

«...Я — сын,— пишет Карчевский,— крепостного дворового господ Азан-чевских села Кадолбина быв. Невельского уезда, родился в селе Рокотове-Фелистове-Сергиевском... в 1870 году, образование получил в г. В.-Луках, в бывш. Реальном Училище. До революции имел три дома, доставшихся мне по наследству, и хутор в 12 десятин, на котором занимался научным садоводством и огородничеством...»

Белорус. Бывшее сословие — мещанин. Был председателем Сиротского дома, экспертом сельскохозяйственных грузов при Мос^овско-Вин-давской железной дороге. На все вопросы анкеты — в каких партиях состоял, в каких армиях служил, ответ один: не состоял, не служил. (В этой анкете есть и такие, под стать времени, вопросы: «Служба в наружной или сыскной полиции и жандарм мерии или других карательных органах царского правительства» или «участие в ликвидации революционного движения рабочего класса и крестьян — привести все случаи, указать, чем выражалось участие, где и когда именно». «Нет»— написано в

анкете Карчевского — красными, как и все ответы, чернилами, нервным, рваным почерком.)

Видимо, Карчевский был далек от политических страстей своего времени, но тем не менее в своем заявлении он описывает, как в 1905 году, после разгрома забастовочного комитета железнодорожных мастерских, он, не имея каких-либо материальных выгод, создал для членов комитета мастерскую «Труд», поддерживал их деньгами, для чего пришлось заложить дом, а после того, как мастерская закрылась (началась война, рабочие ушли на фронт), заплатил все их долги.

Он всерьез занимался пчеловодством, садоводством и огородничеством еще с 80-х годов. Печатался во многих научных журналах. Был членом-учредителем Общества садоводов в Великих Луках, заведующим питомником — почти все бульвары, сады и скверы в городе пошли от саженцев Карчевского. Да и после революции продолжал работу в этой области. «В настоящее время,— сообщает Карчевский,— занимаюсь сельским хозяйством, имея 3,45 десятин на 4 едоков земли, где... выращиваю новые сорта и произвожу опыты по анабиозу растений. Также занимаюсь краеведением, состою членом бюро Горотдела и был делегирован на Окружной съезд, состою сотрудником газеты «Наш путь» и делаю еженедельные доклады в обществе Юных краеведов».

Напрасными оказались попытки Карчевского рассказать о своей деятельности. Уже были готовы бланки (тысячи? миллионы?), в которых оставалось только проставить фамилию «лишенца» и вписать одну строчку... Я держу в руках этот выцветший листок... «Заключение. По ходатайству гр-на Карчевского Д. Г. о восстановлении в избирательных правах, утраченных им, как бывшим крупным домовладельцем (до революции имел 5 домов, которые сдавал в аренду) (в настоящее время выслан в концлагерь) полагаю на основании ст. 14 п. «Б» инструкции ВЦИК по перевыборам Советов гр-ну Карчевскому Д. Г. в предоставлении избирательных прав отказать». 12/XI.1930. Юрисконсульт... Фамилию подписавшего этот документ не прочесть: он скрылся от потомков за замысловатой закорючкой.

Письмо начальника отдела УВД Архангельской области на имя А. И. Сизова дополняет — более чем через полвека!— предыдущий документ: «...был осужден тройкой... к 3 годам лишения свободы... Умер 30.09.1933 г. Место_; с^ертц неизвестно». ; 'Вот все. ^Кил человеку работал, помогал людям — и «место смерти неизвестно...».

— Как вы думаете,— обращаюсь я к Сизову,— почему Карчевский нигде не говорит о своем занятии фотографией? И почему называет себя мещанином, а не купцом второй гильдии?

— Что ж удивляться,— сказал Сизов,— все дело в том, для кого Карчевский писал свою биографию. Его фотолетопись прошлой жизни могла тогда обернуться против него. Так же и с сословием.

— Бумаги, которые я просматривала, составлены столь торопливо и небрежно (ощущение — под копирку), что даже фамилия его пишется то через «о», то через «а»...

— Дел было множество, да и писали люди зачастую малограмотные.

— Но подпись в анкете и в заявлении довольно четкая—«Карчевский»... Удастся ли, как думаете, выяснить, где точно он погиб?

— Кто знает. Одно могу сказать: когда что-либо меня заденет, веду до конца.

От Сизова и от музейных работников потянулись ниточки к другим людям, которые — я надеялась — смогут помочь разрешить те вопросы,, что встали в самом начале моих поисков.

...Виктор Николаевич Лугашев, бывший работник музея, рассказал, что однажды где-то в середине 70-х годов, копаясь в бумагах музея, он обнаружил невзрачный альбомчик (значит, альбом все-таки был!)— современный, дешевый, такой, как в писчебумажных магазинах продают, и на нем было написано «Д. Г. Карчевский (1901—1911 гг.)». Чьей рукой? Этого он не знает... Заглянул в альбом — ба, родные места... «Я сам фотограф,— говорил Лугашев,— и мне было интересно ходить по городу, сравнивать, узнавать. Расспрашивал о Карчевском старожилов. Его помнили: полный такой, лысый, жизнерадостный, говорили они, еще гусей разводил... Сам альбом музейные работники тогда выбросили — уж больно затрепанным он был, а фотографии пошли в экспозицию. Но особого интереса не вызвали — тогда больше стенды передовиков волновали».

— А как попал этот альбом в музей?— спросила я.

— Это наверняка знает бывший директор, Клешков,— ответил Лугашев.

...Звоню Анатолию Георгиевичу Клешкову. Да, он хорошо помнит этот альбом. Получил его от Виталия Дмитриевича Кляровского в 1962—1965 годах. Кляровский жил тогда на проспекте Ленина, болел сильно, но все-таки обещал подумать и найти для музея старые фотографии Великих Лук. Через некоторое время он пригласил Клешкова к себе и вручил этот альбом. Помнится, Кляровский говорил, что по его просьбе альбом прислали из Москвы родственники. Но его ли родственники или Карнееского—г Клешков не знает. ' -\j •

— А как вообще всплыла фамилий Карчевского? От кого пошла?— спрашиваю Клешкова.

— Скорее всего от Виталия Дмитриевича.

Итак, картина проясняется: альбом существовал, передал его в музей