Вокруг света 1992-01, страница 8

экспедиции они представляют наибольший интерес. Но как отыскать племя, кочующее где-то в горах, на земле, где нет ни дорог, ни связи?

...Укладываем вещи, аппаратуру, лекарства — готовимся к выходу в горы. Из Хадибу, с побережья, они кажутся совершенно немыми и безжизненными: отвесные каменные стены с редкими зелеными крапинами деревьев. Трудно представить, что за эти голые громадины может уцепиться жизнь. Сколько я ни всматривался в нагромождения скал, занимающие полнеба, даже с помощью бинокля не смог различить в них никакого движения — ни людей, ни животных. Лишь ночью изредка мелькнет на их черном фоне красноватая точка огня...

Из Хадибу выехали рано утром. Вскоре догнали верблюдов, неторопливо несущих наши баулы, мешки и палатки в сопровождении двух погонщиков. Через полчаса машина останавливается у подножия горы. Дорога продолжается и дальше, но все ее гли-няно-каменное полотно изрыто глубокими провалами — следами прошедших некогда ливней. Отсюда до перевала, едва различимого где-то у самого зенита, предстоит добираться своим ходом — по ущелью, закрытому складками каменных склонов.

Не дожидаясь остальных, я отправился вверх по дороге. Прохладный воздух, по-утреннему ласковое солнце. Легко перепрыгивая через промоины, быстро миновал несколько поворотов, торопясь добраться до легендарных «драконовых деревьев»...

Оглянувшись на очередном повороте, вижу, как растянулась наша группа. Впереди Профессор в клетчатой футе, мужской юбке, почти до пят. Мне он тоже предлагал так одеться, здесь все мужчины ходят в футах. Но, примерив синюю с яркими красными и зелеными полосами футу, купленную в Адене, я решил отправиться в путь налегке, в шортах. За Профессором легкой пружинящей походкой шагает Хамис. Хамис — лицо, облеченное административной

властью на Сокотре. Ему около сорока. Хамис сам вызвался помочь нам установить контакты с горцами — он местный, хорошо говорит по-арабски, и это вкупе с его должностью и общительным характером нас весьма привлекает.

За Хамисом идет Мухаммед, лаборант местной больницы. Последним неторопливо шагает Фадль Сальмуни, сотрудник Центра йеменских культурных исследований, прилетевший с нами из Адена. Он учился в Москве, окончил Университет дружбы народов и, естественно, говорит по-русски.

Вслед за изгибами дороги, вправо-влево, вправо-влево, мы, как маятники, движемся по склону, проходя по сотне метров для того, чтобы подняться совсем немного. Постепенно сумка с фотоаппаратами, веса которой

я поначалу не чувствовал, становится все тяжелее. Замечаю, что Профессор все чаще меняет плечи под висящей на ремне флягой, в которой несет воду. Дождавшись, когда идущий налегке Фадль поравнялся со мной, я предложил ему взять у Профессора флягу, чтобы он немного передохнул. Но Фадль объяснил мне, что не для того учился в университете, чтобы стать носильщиком. Трудно с этим не согласиться.

Из-за разъедавшего глаза пота расплывались стрелки на часах, когда погонщики решили дать отдых верблюдам и сделать привал. Заодно могли отдохнуть и мы.

Развьючив верблюдов, погонщики Абдалла — тот, что постарше, и Али — помоложе, сложили костер из собранного вокруг хвороста и вскипятили чай в большой банке из-под сухого молока с надписью «Dutch Baby», найденной или припрятанной раньше в пещере неподалеку. Немного отдышавшись в тени большого камня, я решил сфотографировать Али, размешивавшего чай в банке над костром. Увидев наведенный на него аппарат, он, закрывшись руками, отвернулся. Это было непонятно, ведь утром он, хотя и без особого удовольствия, но позволил снимать себя, когда они с Абдаллой навьючивали верблюдов. Переговорив с Али, Профессор объяснил, что тот не хочет фотографироваться за занятием, которое недостойно настоящего мужчины.

— Но разве не мужчины здесь лучшие повара и разве не мужчина готовит обед для гостей?

— Одно дело готовить мясо, другое — заваривать чай...

Привал незаметно окончился. Пока тяжело нагруженные верблюды спускались по крутой тропе к дороге, Абдалла и Али придерживали их сзади за хвосты.

С дороги далеко внизу была видна равнина с темно-зелеными пятнами пальмовых pqhj, обрамленная синей поверхностью моря. Вверху, между скалистых пиков, едва был различим перевал, который за полдня, по-моему, так и не приблизился.

Вдруг за очередным поворотом появилось то самое дерево, о котором я столько слышал, читал и о котором сложено столько легенд... Это реликтовое растение, оставшееся в очень немногих районах земного шара. А здесь оно буднично раскинуло свою огромную крону, покрытую мириадами длинных острых листьев и посаженную на необъятной толщины ровный ствол. Ствол испещрен множеством надписей, вырезанных в коре. Из надрезов, главным образом давних, выступила и засохла темно-крас-ная, как запекшаяся кровь, камедь. Она и дала название дереву — дам-аль-ахавейн — «кровь двух братьев», драцена или «дерево драконовой крови». По-сокотрийски его название звучит

примерно как «а'рийбб» или «арийоб». Камедь сокотрийцы используют для дезинфекции ран и как краситель для росписи глиняных горшков и курильниц.

О драцене упоминает Жюль Верн в «Таинственном острове», указывая на ее весьма прозаических родственников в системе классификации растений: драцена принадлежит к тому же семейству лилейных, что лук и спаржа. И тут же дает любопытный рецепт: вареные корневища драцены очень приятны на вкус; если их подвергнуть брожению, то из них можно получить отличный напиток.

Трудно представить, как можно добыть эти мощные, пронизывающие скалистую почву коренья, чтобы попробовать на вкус...

Обогнув невысокий холм, дорога тянется по узкой долине. А по обе стороны дороги — еще одно чудо этих мест. Знаменитые с библейских времен деревья, стволы которых питают не обыкновенные соки, а благовонные ладан и мирра.

Расчехлив фотоаппарат, пробираюсь к ближайшему ладаноносу, название которого по-сокотрийски звучит как ласковое имя — «любан». От стройного ствола, покрытого тонкой золотистой корой, отходят толстые ветви, напоминающие гигантских одеревеневших змей. Редкая крона из небольших овальных листьев не дает тени, зато и не скрывает затейливого рисунка ветвей. Надрезав кору ножом, наблюдаю, как из-под нее, медленно наливаясь, вырастает янтарная прозрачная капля и вдруг срывается вниз тонким прерывистым ручейком, теряющимся в складках коры. За ней вызревает новая капля. По Стволу снуют муравьи, прилипают, отрываются или тонут в струйках смолы, которые уносят их крохотные мумии. Так же и тысячи лет назад, во времена древнего Рима, благовонная смола янтарными слезами искрилась на солнце, привлекая сюда и римлян, и греков, и египтян; они заполняли ею трюмы кораблей, и она по мере удаления от острова превращалась в золото...

До перевала мы добрались перед самыми сумерками. Дорога оборвалась у каменной ограды, проходящей по гребню горы, по границе между пастбищами, которые принадлежат разным племенам. На пастбище щипали редкую жухлую траву невысокие коровы с короткими рогами и едва заметным выменем. От ограды круто спускалась в ущелье тропа, которая через каменные завалы и заросли диких лимонов уже в полной темноте привела нас к селению бедуинов Дирьхо.

Несмотря на поздний час, на краю деревни ярко горел костер, вокруг которого собрались все ее обитатели, от мала до велика. Глядя на горцев, кутавшихся в платки и одеяла от ночного холода (температура упала градусов до двадцати пяти — выше нуля, ко-

б