Вокруг света 1992-10, страница 39

ловко подвернутых юбчонках, а то и вовсе голышом, отбросив не только лоунчжи, но и стыдливость. Буддисты вообще относятся к любой одежде и ее отсутствию терпимо.

Почти при каждой пагоде есть «лэй-кан» — «черепашье озеро». В этих озерах обитают огромные черепахи и множество мелкой рыбешки. Кормят их богомольцы, совершая тем самым доброе дело. Торговцы рыбьим и черепашьим кормом — травой, воздушным рисом, кукурузой — бойко предлагают свой товар. Купил пакетик риса, бросил в воду — и она сразу закишела мальками — целый живой клубок. Черепахи подплывают не спеша, с достоинством. У озера стоят клетки с воробьями, еще какими-то пичужками. За умеренную плату пташек можно выпустить на волю. Так и делаю. Несколько воробьев взлетают с моих ладоней и скрываются в густой кроне деревьев. Когда я поинтересовался у знакомых, зачем же сажать птиц в клетки, а затем выпускать, те сказали: «Пусть каждый отвечает за свои поступки. Торговцы воробьями делают недоброе, лишая пернатых свободы, а вы — благое, даруя им волю». Потом я выяснил, что плутоватые владельцы клеток неплохо наладили свой небольшой бизнес. Оказывается, выпущенные воробьи выдрессированы и сами возвращаются в клетки. Голь на выдумки хитра везде.

ЭСТОНСКИЙ РАНГУНЕЦ И ДРУГИЕ

Как и любой крупный город, а тем более восточный, Рангун —это смешение рас, языков. На улицах мелькает то тюрбан сикха, то белая шапочка муллы. Вот гордо прошествовала молодая индианка в сари, а за ней семенит старушка китаянка в широких черных брюках. Приходилось мне беседовать здесь с армянами и евреями. С Григорием Мартиросяном я познакомился в старинной армянской церкви, расположенной в самом центре города. Мартиросян — старец лет 70, но еще крепкий. Приезжал он на воскресное богослужение на джипе. Правда, вел службу индиец-баптист — последний армянский священник умер год назад. Да и прихожан почти не осталось. Когда я спросил господина Мартиросяна, сколько же армян сейчас проживает в Рангуне, он ответил лаконично: «Единицы». Потом добавил: «Если, конечно, не считать тех, что покоятся на древне^ армянском кладбище...» Когда-то армянская колония в Бирме была многочисленной. Купцы-армяне поселились тут еще в XVIII веке. Многие из них пошли на государственную службу, где достигли степеней известных. Некоторые даже доросли до министров и генералов. В хрониках сохранилось, например, имя тезки моего знакомого — Григория, заведовавшего в 80-е годы позапрошлого века рангунской таможней. Позднее, в силу разных причин, армяне разъезжались кто в Индию, кто в Австралию, оставшиеся же почти ассимилировались. Тем не менее молитвы Богу в армянской церкви возносятся по-прежнему.

Не все ли равно, звучат они из уст армянина или индийца...

...Бродя по городу, я как-то натолкнулся на чайную с загадочным названием «У еврея Питера». Решил зайти. Увы, мацы, фаршированной рыбы здесь не подавали. Зато состоялся занятный разговор с самим Питером, хозяином заведения, человеком лет сорока, с почти европейскими чертами лица и кучерявой шевелюрой. Его отец попал в Бирму из Англии в годы мировой войны, осел тут, женился на каренке — женщине из крупной народности Бирмы. Так что национальность Питера можно определить как англо-карено-еврей. Мой вопрос о вероисповедании озадачил хозяина чайной.

— Нет. Я не иудей. По воскресеньям хожу в англиканскую церковь. Но, наверное, скоро стану буддистом. Жена-бирманка настаивает.

— А почему вы дали чайной такое название? — спросил я.

— Для экзотики,— отвечал Питер.— Сразу выделяется среди обычных бирманских, китайских, индийских заведений.

Экзотичной была и склонность хозяина к искусствам. Питер продемонстрировал мне очень неплохие картины, созданные им из рисовой соломки, а одну, небольшую, где на черном бархате золотистыми соломинками была изображена пагода, подарил на память. И денег не взял. Такие знакомства в Рангуне, как с Григорием Мартиросяном и Питером, к числу ординарных не отнесешь.

Но бывают совсем уже невероятные, просто неправдоподобные встречи. Ну разве мог я предположить, что встречу в Рангуне буддийского мо-наха-эстонца, который живет тут с 1949 года? Да к тому же боготворящего Пушкина, прекрасно говорящего по-русски и, кроме того, пишущего и издающего стихи на английском. История того, как Фридрих Лустиг, известный под монашеским именем Ашин Ананда, а также его учитель Карл Тен-нисон, умерший в возрасте почти 90 лет в 1962 году, попали в Бирму и поселились в окрестностях священной пагоды Шведагон,— тема отдельного повествования. Скажу лишь, что Прибалтику они покинули давно — в 1930-м. Затем странствовали по Европе и Азии, жили в Таиланде и Китае, посетили Непал и Индию. Оба владели дюжиной языков, начиная с эстонского и русского и кончая тайским и бирманским.

— Я полюбил бирманцев за их дружелюбие и гостеприимство. За то, что этот народ искренне предан буддийской вере, которой пронизано все его бытие. Потом, не забывайте, наш монастырь находится под сенью Шведа-гона, мерцающего чуда, по словам Киплинга. Любой буддист может только мечтать об этом.—Лустиг подошел к книжному шкафу, достал ветхую тетрадь — Это мой дневник. В него я, помнится, записал первое впечатление от Рангуна. Мы с учителем пошли сюда в самом конце 1949 года.

Старый монах полистал пожелтевшие страницы и нашел нужное место: «Рангун необычайно красивый город. Движение на улицах

очень оживленное, как в Париже».

Он засмеялся:

— Оказывается, Рангун напомнил мне Париж! Не забывайте, что этот город был главным британским центром в Юго-Восточной Азии. Заметили, сколько здесь прекрасных викторианских зданий? А какие соборы, католические и англиканские! Почти готика. А в Бангкоке, где мы прожили почти 18 лет, ничего подобного не было и в помине. Это сейчас он бурно развивается, говорят, там и небоскребы есть. До войны же Бангкок был не более чем провинциальное захолустье. С точки зрения европейца, конечно. Разве сравнишь его с Рангуном? Рангун тем и интересен, что тут сплав восточной и западной архитектуры: золотые пагоды удачно гармонируют со шпилями христианских церквей, монументальные колониальные строения создают, можно сказать, единый ансамбль с многоярусными крышами буддийских монастырей.

Мне и самому доводилось читать и слышать, что до второй мировой войны Рангун считался самым красивым и чистым городом Юго-Восточ-ной Азии. По его улицам ходил даже редкий в Азии по тем временам трамвай. Англичане превратили Нижнюю Бирму в рисовую житницу. В 30-е годы Бирма занимала четвертое по производству и первое место в мире по экспорту риса, львиная доля которого шла через рангунский порт. Тогда слова «Бирма — Рангун — рис» были, можно сказать, синонимами, а бирманский рис значил то же самое, что индийский чай или бразильский кофе. Бирманский рис не стал хуже и сейчас, немало его по-прежнему вывозится через рангунский порт.

Пока мы беседовали с Ашином Ана-ндой, в келью вошел другой монах, живущий по соседству.

— Это китаец У Гун Ананда,— представил его Лустиг. — Он бежал от коммунистов в Бирму.

Монахи заговорили по-китайски.

— У Гун Ананда хочет вас угостить настоящим зеленым китайским чаем,— пояснил Ашин Ананда.

Келья китайца поражала чистотой и порядком. Всюду стояли цветы в красивых вазах. Прежде чем заварить чай, хозяин хорошо прогрел крупные чайные листья над огнем. Напиток получился терпким и ароматным. Да и пили мы его из красивых фарфоровых пиал — у китайцев каждая деталь имеет значение, особенно в чаепитии. Дело было в феврале — накануне китайского Нового года. У Гун Ананда подарил мне по этому случаю пакетик чая. Я протянул руку, чтобы взять подарок, но монах остановил меня:

— Подождите, его еще надо упаковать как положено — Он достал красную бумагу и завернул в нее чай.— Вот теперь это настоящий новогодний подарок.

Фридрих Лустиг умер вскоре после нашей встречи в возрасте 77 лет. Прах его нашел упокоение неподалеку от Шведагона, в храме китайской буддийской богини Гуантъинь Сан, рядом с последним пристанищем любимого учителя Теннисона. На мраморных досках — надписи на трех языках:

37