Вокруг света 1994-09, страница 37

можешь оставить, забыть на улице в Кембридже многие вещи. Их не возьмут. Но велосипед уведут немедленно. Это болезнь Кембриджа.

Конечно, я с благодарностью взял этот велосипед, который тут же окрестил про себя «коньком-горбунком». На своих маленьких колесиках, но сделанный для взрослых, велосипед действительно напоминал конька-горбунка; окрашенный в светло-оливковый цвет, с двумя скоростями и задним ножным тормозом, с большой желтоватой плетеной кошелкой для покупок на заднем багажнике и прекрасным электрическим динамо, встроенным во втулку переднего колеса и дающим хорошее освещение, без которого в городе нельзя ездить вечером, — он был чудо как хорош. Велосипед доставлял мне с того дня массу приятных минут и никогда не подвел на узких, забитых машинами и велосипедами улицах города. Иногда мне самому было непонятно, как меня или кого-то еще не сбивают автомобили. Но опыт взаимного сосуществования этих видов транспорта в Кембридже был, по-видимому, так велик, что за все время пребывания здесь я не видел столкновения автомобиля с велосипедистом. Меня удивляло это еще и потому, что большинство английских велосипедов имеет почему-то тормоз только на переднем колесе, а это опасно при торможении на горках и особенно в гололед. Почему-то втулка заднего колеса дорожных велосипедов Кембриджа не имела устройства для торможения педалью. Один из моих здешних коллег сказал мне: «Причина в том, что англичане начали ездить на велосипедах задолго до того, как в Европе была изобретена эта втулка. Она произвела переворот во всем мире, но верные старым традициям англичане почти не заметили ее и ездят по старинке».

Через несколько дней после беседы с Дэвидом я нашел время, бросился на спину своего «конька-горбунка» и помчался в старый центр города. С трудом нашел там средневеково-узкую улицу под странным названием Улица Бесплатной Школы, где была лаборатория Резерфорда. Но вот нашел и арку, похожую на ту, о которой говорил Шенберг. Рядом доска, на которой написано: «Ка-вендишская лаборатория 1874 - 1974. Основана герцогом Девонширским и расширена лордом Релеем (1908) и лордом Остином (1940)». Ага, вот откуда ее название! Ведь я читал где-то, что герцога Девонширского звали Уильям Ка-вендиш. Он был в то время канцлером Кембриджского университета. Читаю дальше: «В Кавендишской лаборатории со времен первого Кавендишского профессора Джеймса Кларка Максвелла помещался Физический факультет до тех пор, пока лаборатория не переехала в новое помещение в Западном Кембридже».

Я был разочарован. Значит, лаборатория переехала, а здесь осталась как бы только ее высохшая, пустая оболочка. И потом, почему нет даже упоминания о Резерфорде? Неужели его действительно задавили другие имена?

Пройдя через арку, я попал во двор, описанный мне Дэвидом, и сразу увидел двухэтажное здание с легкой крышей. Но что это? Крупными буквами на входе было написано: «Лаборатория аэрофотосъемки». И лишь

чуть ниже и более мелко «Лаборатория Монд». Да, конечно же, это лаборатория, построенная Капицей. Делаю несколько шагов влево от входа — ничего нового. Иду направо, вдоль стены, делающей здесь плавный полукруг, и вдруг на высоте двух-трех метров над землей на светло-кремовых как бы керамических кирпичах стены вижу глубокие прорези-линии, создающие штриховой рисунок: знаменитый, растопыривший лапы и раскрывший зубастую пасть, но совсем не страшный крокодил. Да, конечно, это лаборатория Капицы. Бывшая лаборатория.

Открываю дверь, захожу. Полукруглый вестибюль, завешанный объявлениями. Слева на белой стене — прекрасно сделанный, тоже белый, барельеф: голова красивого маститого старика в профиль, обведенная круглой рамкой, и вдоль рамки надпись: «Резерфорд». Я читал об этом барельефе, да и Дэвид рассказывал: когда здание лаборатории было открыто, кто-то усомнился в правильности горбинки носа Резерфорда на барельефе, и чуть было не случился скандал. Прямо передо мной — еще одна дверь, ведущая дальше. Пробую ручку: дверь открыта. Прохожу — какие-то ступеньки ведут вверх. Кругом никого. Поднимаюсь и оказываюсь в очень длинном, занимающем все здание зале с высоким потолком — фонарем, через который в зал льется свет. Вижу длинный, вдоль всего зала, стол, заваленный рулонами с какими-то картами и огромными аэрофотоснимками или снимками из космоса. Молодая женщина работает с ними. Она подняла голову, услышав скрип половиц: «Вам что-то здесь нужно, сэр?»

Я рассказываю, кто я, зачем пришел, говорю, что хотел бы узнать, как все здесь было при Капице. Но она впервые слышит о Капице, да и о Кавендипгской лаборатории тоже. Откуда-то из боковых комнат в зал вошли двое молодых людей, но и они ничего не знали о Резерфорде и Капице. И я сдался, извинился и ушел, так ничего и не узнав.

Прошел месяц, и я был приглашен на ланч в колледж Клер-Холл. Меня пригласил один из самых известных зарубежных знатоков «Советского Севера» — доктор Теренс Армстронг, автор многих прекрасных книг по истории освоения русскими Сибири и Арктики. Я знал Теренса много лет, иногда встречал на международных конференциях. Теренс в войну вступил добровольцем в ряды знаменитых английских «комман-дос», участвовал в десантных операциях, освобождал Норвегию. Находясь в рядах коммандос, выучил русский, чтобы осуществлять контакты с русскими десантниками на севере. Всю остальную жизнь Теренс посвятил той же теме — русские на севере. Вот почему и работал всю жизнь в Полярном институте Скотта.

Перед ланчем, когда мы сидели в гостиной и пили сок, ожидая гонга, я рассказал Теренсу о том, как посетил Кавендишскую лабораторию и что из этого вышло. Теренс рассмеялся,?но отнесся к рассказу очень серьезно:

— Вам надо познакомиться с профессором Пиппардом. Он долго работал в старой Кавендишской лаборатории. Он мог бы вам многое рассказать. Но

надо, чтобы кто-то представил вас ему, потому что в Кембридже человек с улицы — это никто. Здесь тебя обязательно кто-то должен представить. И не просто кто-то, а человек максимально респектабельный. Тогда только вы можете рассчитывать на успех. Ведь Брайан Пиппард очень известный человек в Кембридже. Он не просто профессор, но лорд и член Королевского Общества, создатель новой Кавендишской лаборатории, человек, чей большой портрет висит в одном из парадных залов лаборатории. Может быть, нам повезет, и он придет сегодня на ланч. Ведь он член нашего колледжа, и я его хорошо знаю. Мы оба создавали этот колледж. Одно время он был его Мастером, а я его помощником...

По-видимому, я очень молился в душе за то, чтобы Пиппард пришел сегодня пообедать, и молитва была услышана. Перед самым гонгом, приглашающим на ланч, в гостиную вошел среднего роста, седой и худой человек лет шестидесяти, но спортивного вида, в свитере под «профессорским» твидовым серым пиджаком. Судя по тому, что все наперебой и уважительно начали с ним здороваться, я понял, что это важная персона. А потом мой взгляд упал на рисунок, изображающий двух основателей Клер-Холла, — он был написан тушью и висел на видном месте в гостиной. Я узнал вошедшего: это был Пиппард.

Выбрав удачный момент, Теренс сказал:

— Брайан, я хочу познакомить те,-бя с моим другом, русским ученым Игорем Зотиковым. Он сейчас работает в Полярном институте, занимается Антарктикой, но интересуется старой лабораторией Монда, Капицей, Резерфордом. Если можешь помочь ему чем-нибудь, то помоги. Тем более что он когда-то почти стал членом нашего братства. Двадцать лет назад мы с тобой, наш колледж пригласили его быть нашим гостем, но тогда он не смог приехать.

Во время ланча мы сидели с Пиппардом рядом, но говорили мало. К Брайану обращались со всех сторон, а я чувствовал себя чуть скованным, стеснялся сам себя — набрал кучу всякой еды и выглядел просто обжорой в сравнении с Пиппардом, который взял лишь чуть-чуть супа из общего бачка на столе, положил на тарелку кусочек сыра вместо второго и взял с подноса официанта на третье мороженое, но только прикоснулся к нему

Заметив мое смущение, он сказал как бы мельком:

— Обычно я ем больше, но сейчас я должен мчаться на своем велосипеде на другой конец города, и тяжелый ланч помешал бы мне...

После ланча, уже за кофе в гостиной, я выразил Брайану свое восхищение и удивление независимостью колледжей Кембриджа в структуре университета. Он рассмеялся радостно:

— Начиналось все как обычно. Университет главенствовал надо всем. Но когда в XIV веке к нам пришла чума, она собрала особенно большую жатву среди ученых людей, может, потому, что ученые и их ученики жили в страшной бедности и скученности. Поэ