Вокруг света 1995-10, страница 64

— Этот джентльмен сказал, что нас рады видеть. — Фарнхольм улыбнулся Николсону сверху. — Боюсь, это относилось только ко мне, желанному и, как видите, высокочтимому гостю. — Он повернулся к японцу. — Вы поработали превосходно. Ваша награда будет соответствующей. — Тут он резко перешел на иностранный язык — японский, понял Николсон, — и разговор длился почти две минуты.

Первые капли нового дождевого шквала забарабанили по палубам катера, и Фарнхольм снова взглянул на старшего помощника.

— Мой друг предлагает вам подняться на борт в качестве пленников, — сказал Фарнхольм. — Однако я пытаюсь убедить его, что вы слишком опасны и вас следует расстрелять на месте. Мы намерены обсудить способ вашего устранения в более комфортных условиях. — Он снова повернулся к японцу. — Привяжите шлюпку к корме. Терять им нечего, и было бы в высшей степени неразумно оставить их у борта. Идемте, друг мой, давайте спустимся вниз. — Он насмешливо поклонился. — Капитан Файндхорн, мистер Николсон, мое почтение. Спасибо, что подбросили. Благодарю также за неизменную обходительность и профессиональное мастерство, без которого встреча с моими добрыми друзьями была бы невозможной.

— Будь ты проклят, предатель! — медленно, с яростью проговорил Николсон.

— Вот он, молодой голос слепого национализма. — Фарнхольм печально покачал головой. — Это грубый и жестокий мир, молодой человек. И в нем каждому приходится так или иначе зарабатывать на жизнь.

Он небрежно, с издевкой махнул рукой.

— Au revoir. Приятно было провести время в вашем обществе.

Секундой позже он скрылся за непроницаемой стеной дождя.

Глава 12

Долгое время никто в шлюпке не шелохнулся. Оторопело сидевшие под холодным проливным дождем, люди тупо смотрели на то место, где, прежде чем исчезнуть, стоял Фарнхольм.

Вероятно, прошло не так уж много времени, как бы замедлившего свой ход, вероятно, какие-то несколько секунд, после чего Николсон услышал голос мисс Плендерлейт, обратившейся к нему по имени и что-то добавившей. Однако в шелесте дождя и исступленном барабанном бое его по палубам катера ее слова прозвучали лишь бессмысленным бормотанием. Но Николсон замер, пораженный ее видом. Мисс Плендерлейт сидела, сложив руки на коленях, прямая, как скала, и в ее глазах стояли слезы.

— Что такое, мисс Плендерлейт? — мягко спросил Николсон.

— Подайте шлюпку дальше к корме, — сказала она, смотря невидящими глазами прямо перед собой. — Он же сказал вам. Подайте еще назад. Немедленно.

— Я не понимаю... Почему вы хотите, чтобы шлюпка...

Он почувствовал, как что-то твердое и холодное больно уперлось сзади в шею. Николсон обернулся и воззрился на гладкое, желтое лицо японца, направившего на него ствол пулемета.

— Без разговоров, англичанин. — Его английский был намного хуже, чем английский офицера. Он выглядел опасным, явно принадлежа к тому типу людей, которые используют любой повод, чтобы привести оружие в действие. — Всем молчать. Я вам не верю. Я буду убивать.

Матрос повел пулеметом, пока ствол не поравнялся с головой мисс Плендерлейт. Губы матроса растянулись в зловещей улыбке. Но мисс Плендерлейт лишь смотрела на него бесстрастным взглядом, едва ли видя его вообще, и матрос внезапно опустил пулемет и отступил на шаг. Жестом он показал, что привязанная к носу шлюпки веревка должна быть перекинута назад. Николсон и Маккиннон увалили шлюпку под ветер вдоль борта катера и очень скоро оказались за его кормой, на расстоянии двенадцатифутового конца веревки. Два японца стояли бок о бок на юте с карабинами со взведенными курками.

Катер снова пришел в движение, направляясь на северо-восток, в глубь моря и дождя, столь сильного, что со шлюпки бушприт катера казался окутанным густой пеленой.

Мисс Плендерлейт сидела спиной к дождю и катеру, — с ее насквозь промокшей соломенной шляпы струилась вода, заливавшая щеки. Глаза же прояснились, и, не отрываясь, смотрели на Николсона. Затем она перевела его на лежавший рядом с ней карабин Фарнхольма.

— Не смотрите на меня, — прошептала она. — Не обращайте на меня внимания. Меня могут услышать.

Николсон посмотрел на охранников на катере с каменным выражением лица. Легкий кивок головы остался для японцев незамеченным.

— Видите карабин? За моим саквояжем?

Николсон лениво посмотрел на скамью и тут же отвел взгляд. Из-под брезента за кожаным саквояжем мисс Плендерлейт, с вязаньем и всеми земными ее сокровищами, выглядывал приклад карабина. Карабина Фарнхольма, столь эффективно использовавшегося генералом против... Внезапно на Николсона нахлынули воспоминания, как Фарнхольм вывел из строя большое орудие на субмарине, как он отбил атаку истребителя, как он спас ему, Николсону, жизнь на берегу того маленького острова; и старший помощник вдруг понял, что в переходе генерала на сторону неприятеля было что-то фантастически противоестественное, что ни один человек не способен так диаметрально измениться...

— Вы видите или нет? — настойчиво повторила мисс Плендерлейт. Николсон медленно, осторожно кивнул. Приклад карабина лежал менее чем в футе от его руки.

— Курок взведен, — неслышно проговорила мисс Плендерлейт. — Оружие готово к стрельбе. Так сказал Фостер.

На этот раз Николсон уставился на нее во все глаза, моргая под проливным доедем в изумленном оцепенении. В следующее мгновение он забыл о мисс Плендерлейт, слегка привстав со своего места и нащупывая рукой карабин.

Даже на расстоянии сорока или пятидесяти футов звук взрыва был оглушительным, и взрывная волна стремительно ударила им в лица. Из образовавшейся в правом борту катера пробоины вырвался столб дыма и огня, тотчас объявшего всю среднюю часть судна. Конвоиры, забыв о пленных, повернулись спиной к шлюпке, один пошатнулся от сотрясения, и, отчаянно размахивая руками, спиной упал за кормовой борт. Второй, бросившись в направлении носа, не сделал и двух шагов, когда пущенная Николсоном пуля попала ему в голову. Маккиннон кинулся на бушприт шлюпки с топориком в руке и одним яростным ударом перерубил натянутый буксирный трос. Николсон круто заложил румпель вправо, и шлюпка, развернувшись, тяжело направилась на запад. Катер, не меняя курса, продолжал двигаться в северо-восточном направлении, и через полминуты его очертания и даже языки пламени над капитанским мостиком полностью скрылись в пелене дождя и сгущавшемся мраке.

В странной, недружелюбной тишине они, не теряя ни секунды, установили мачту, подняли паруса и устремились в дождь и тьму, выжимая из дырявых и изношенных парусов максимальную скорость. Угрожающе круто накренив шлюпку на левый борт, Николсон отклонялся к северу, ибо понимал, что, как только катер оправится от шока и ликвидирует пожар, — а судно явно было слишком большим, чтобы оказаться выведенным из строя надолго, — он немедленно отправится на поиски, и, очевидно, в направлении ветра, Зондского пролива и свободы, то бишь — на юго-запад.

Прошло долгих пятнадцать минут среди разбивавшихся о корпус волн, хлопанья истерзанных парусов, скрипа киль- и стапель-блоков и беспрерывной гулкой вибрации рея на мачте. Время от времени кто-то готов был уже задать вертевшийся на языке вопрос о причине взрыва на борту катера, но стоило ему посмотреть на застывшую с прямой спиной маленькую фигурку с надетой на пучок седых волос смешной соломенной шляпкой, как он тотчас передумывал. Было что-то особенное в этой хрупкой пожилой леди, в несгибаемой осанке которой отразилась вся ее непостижимая гордость, исключавшая не только возможность непринужденного разговора, но и всякого разговора вообще.

И только у Гудрун Драхманн хватило смелости сделать первый шаг и деликатности — чтобы сделать его ненавязчивым. Она осторожно поднялась на ноги, держа одной рукой припавшего к ее плечу мальчика, и, медленно ступая по наклонной от крена плоскости рыбин, подошла к пустому месту рядом с мисс Плендерлейт, которое прежде занимал генерал. Николсон, невольно затаив дыхание, следил за ее передвижением. Лучше бы она не решилась, мелькнуло у него в голове. Но Гудрун Драхманн, как выяснилось, ошибки были не свойственны.

Минуту или две они сидели вместе, молодость и старость, молча, не шелохнувшись. Затем полусонный Питер выпростал из-под промокшего одеяла пухлую ручку и дотронулся до влажной щеки мисс Плендерлейт. Вздрогнув, она улыбнулась мальчику, взяла его ладонь в свою и затем, почти не раздумывая, перенесла Питера к себе на колени, обнимая его тонкими, прозрачными руками. Она крепко прижала его к себе, и мальчик, словно бы считая, что это уж чересчур, сердито посмотрел на нее из-под тяжелых век. Мгновение спустя он одарил ее столь же сердитой улыбкой, но старая женщина еще крепче прижала его к груди и улыбнулась в ответ, будто снедаемая тоской. Но все же улыбнулась.

— Почему вы подошли и сели здесь? — спросила она у девушки. — Вы и малыш — почему вы здесь? — Ее голос был едва слышен.

— Не знаю, — покачала головой Гудрун, словно бы вопрос застал ее врасплох. — Боюсь, я просто не знаю.

— Все в порядке. Я понимаю. — Мисс Плендерлейт улыбнулась и взяла ее за руку. — Это... очень символично. То, что подошли именно вы, я хочу сказать. Он сделал это ради вас и только ради вас и малыша.

— Вы подразумеваете...

— Бесстрашный Фостер. — Слова были напыщенны, но она произнесла их, как молитву. — Бесстрашный Фостер Фарнхольм. Так мы называли его в школе. Ничто на земле не могло внушить ему страх.

— Вы так давно его знаете, мисс Плендерлейт?

— Он сказал, что вы держитесь лучше всех. — Мисс Плендерлейт даже не слышала вопроса. Она задумчиво качала головой, потеплев взглядом от воспоминаний. — Он дразнил меня по поводу вас сегодня днем. Он сказал, что не знает, о чем думает современное поколение, и поклялся Богом, что, будь он на лет тридцать моложе, давным-давно отвел бы вас к алтарю.

— Он был очень добр ко мне, — нисколько не смущаясь, улыбнулась Гудрун. — Боюсь только, он не очень хорошо меня знал.

— Это его точные слова. — Мисс Плендерлейт мягко вынула большой палец мальчика у него изо рта. — Фостер всегда говорил, что, хотя образование, несомненно, важно, первостепенной роли все же не играет, потому что любые знания бессмысленны, не имей их обладатель природной мудрости. Он сказал, что не знает, есть ли у вас образование или нет, и что в вашем случае это абсолютно не существенно, ибо даже слепой увидит, сколь доброе у вас сердце, важнее которого в мире нет ничего. — Мисс Плендерлейт улыбнулась, и ее печаль на мгновение растворилась. — Фостер частенько сетовал, что на земле осталось так мало великодушных людей, каким был он сам.