спецвыпуск №1 - Сабатини 'Капризы Клио', страница 62

спецвыпуск №1 - Сабатини

ством разжигать страсти толпы своим саркастичным пером.

Этим человеком был Жан-Поль Марат, бывший практикующий врач, бывший профессор литературы, окончивший Шотландский университет Святого Андрея, автор нескольких научных и множества социологических трудов, закоренелый памфлетист и революционный журналист, издатель и редактор «Друга Народа», кумир парижской черни, которая наградила его прозвищем, порожденным названием газеты. Оттого-то и был он известен всем под именем Друга Народа.

Таков был враг жирондистов и чистого — альтруистического и утопического — «республиканизма», за который они ратовали; и пока он еще жил и творил, втуне пропадали их собственные усилия увлечь народ за собой. Своим умным и опасным пером из логова на улице Медицинской Школы он плел тенета, парализующие возвышенные устремления, угрожая окончательно удушить их.

Разумеется, он не был одинок — Дантон и Робеспьер являлись его союзниками по грозному триумвирату,— однако именно Марат казался Жиронде наиболее страшным, безжалостным и непримиримым из этой троицы. Во всяком случае, Шарлотте Корде — другу и союзнице опальных ныне жирондистов, нашедших убежище в Кане,— он рисовался в воображении настолько огромным и ужасным, что совершенно затмевал сообщников. Для юного ума, распаленного религиозным экстазом проповедуемой жирондистами Свободы, Марат был опасным еретиком, извратившим новую великую веру ложной анархической доктриной и стремящимся заменить низвергнутую тиранию тиранией еще более отвратительной.

В Кане Шарлотта стала свидетельницей краха попытки жирондистов поднять войска и вырвать Париж из грязных лап якобинцев. С болью в сердце наблюдая этот провал, она увидела в нем признак того, что Свободу задушили в колыбели. Вновь и вновь читала она имя Марата, могильщика Свободы, на устах друзей и наконец пришла к заключению, выраженному одной фразой из письма примерно того времени:

«Друзья закона и человечности никогда не будут в безопасности, доколе жив Марат».

Единственный шаг отделял этот негативный вывод от позитивного логического эквивалента, и такой шаг был сделан. Неизвестно, родилось ли окончательное решение уже по ходу действий, но у Шарлотты была возможность заранее разработать свой план. Она осознавала необходимость большой жертвы — ведь тот, кто возьмется за избавление Франции от гнусного чудовища, должен быть готов к самопожертвованию. Шарлотта взвесила все спокойно и трезво, и столь же трезвым и спокойным будет отныне любой ее поступок.

Однажды утром она уложила багаж и почтовой каретой отправилась из Кана в Париж, оставив отцу записку:

«Я уезжаю в Англию, ибо не верю в долгую и мирную жизнь во Франции. Письмо я отправлю при отъезде, и когда вы получите его, меня здесь уже не будет. Небеса отказывают нам в счастье жить вместе, как и в иных радостях. Быть может, это еще самое милосердное в нашей стране. Прощайте, дорогой отец. Обнимите от моего имени сестру и не забывайте меня».

Больше в записке ничего не было. Выдумка с отъездом в Англию понадобилась ей, чтобы избавить отца от страданий. Согласно своим планам Шарлотта Корде собиралась остаться инкогнито. Она отыщет Марата непосредственно в Конвенте и публично прикончит его в собственном кресле. Париж узрит Неме

зиду, карающую лжереспубликанца в том самом Собрании, которое тот развратил, и немедленно извлечет урок из сцены гибели чудовища. Что касается Шарлотты, то она рассчитывала принять мгновенную смерть от рук разъяренных зрителей. Предполагая погибнуть неопознанной, она надеялась, что отец, услышав, как и вся Франция, о кончине Марата, не свяжет с дочерью орудие судьбы, растерзанное взбешенной толпой.

Теперь вам ясна великая и мрачная цель двадцатипятилетней девушки, скромно расположившейся в парижском дилижансе ^гем июльским утром второго года Республики — 1793-го от Рождества Христова. На ней были коричневый дорожный костюм, кружевная косынка на пышной груди и конусовидная шляпка на светло-каштановой головке. В ее осанке чувствовались достоинство и в равной степени грация — Шарлотта была прекрасно сложена. Кожа светилась той восхитительной белизной, которую принято сравнивать с цветом белых лилий. Серые, как у Афины, глаза и столь же благородный овал лица чуть тяжелил подбородок с ямочкой. Шарлотта хранила привычное спокойствие; оно отражалось во всем —во взгляде, медленно переходящем с предмета на предмет, в сдержанности движений и невозмутимости рассудка.

И пока тяжелые колеса дилижанса катились через поля по парижской дороге из Кана, мысли о деле, ради которого предпринималась поездка,— о смертоносной миссии — не могли нарушить этого ее постоянного спокойствия. Она не ощущала горячечной дрожи возбуждения и не подчинялась истеричному порыву — у нее была цель, столь же холодная, сколь и высокая — освободить Францию и заплатить за эту привилегию жизнью.

Поклонник Шарлотты, о котором мы также ведем здесь речь, неудачно сравнил ее с другой француженкой и девственницей — Жанной д'Арк. Однако Жанна поднималась к вершине славы с блеском и под приветственные возгласы, ее подкрепляли крепкий хмель битв и открытое ликование народа. Шарлотта же тихо путешествовала в душном дилижансе, спокойно сознавая, что дни ее сочтены.

Своим попутчикам она казалась такой естественной, что один из них, понимавший толк в красоте, докучал ей любовными излияниями и через два дня перед тем, как карета вкатилась на мост Нейи в Париже, даже предложил выйти за него замуж.

Шарлотта прибыла в гостиницу «Провиданс» на улице Старых Августинцев, сняла там комнату на первом этаже, а затем отправилась на поиски депутата Дюперре. Жирондист Барбару, с которым она состояла в дружеских отношениях, передал ей в Кане рекомендательное письмо, и Дюперре должен был помочь с аудиенцией у министра внутренних дел. Министра Шарлотта взялась повидать в связи с некими документами по делу бывшей монастырской подруги, и она торопилась поскорее выполнить это поручение, дабы освободиться для главного дела, ради которого приехала.

Расспросив людей, она сразу же выяснила, что Марат болен и сидит дома взаперти; это потребовало изменения планов и отказа от первоначального намерения предать его публичной казни в переполненном Конвенте.

Следующий день — то была пятница — Шарлотта посвятила делам своей подруги-монахини. В субботу утром она поднялась рано и примерно в шесть часов вышла прогуляться в прохладные сады Пале-Рояля, раздумывая о пути и способе достижения цели в неожиданно открывшихся обстоятельствах.

Около восьми, когда Париж пробудился к повседневной суете и открыл ставни, она заглянула в скобяную лавку в Пале-Рояле и за два франка купила проч

60