Юный Натуралист 1970-05, страница 51

49

— Чур-чур-чурррр-ю-чих! — заведет один, присев на ветку черемухи, усыпанной белыми цветами.

— Чур-чур-чурррр-ю-чуу! — ответит другой. И начнется концерт-перекличка. А я лежу, закинув руки за голову, и слушаю, пока не усну. И мне опять приснятся полузаметенный снегом балкон, пройдохи-воробьи, автобусная остановка.

А в городе чем ближе к весне, тем все чаще вспоминаю Мачу, песни камышовых овсянок, цветение черемухи, рыбацкие сети, в которых бьются чудо-лещи, неизвестно откуда появляющиеся здесь в это время, со второй — усинской — водой.

И так из года в год. Все меня тянет куда-то, все не нагляжусь, не успокоюсь, а пора бы.

Чур-чур!.. Пусть не случится со мной такое. Сердцем чую — долго еще идти по нехоженым тропам. Еще не раз вспомню где-нибудь, может далеко от севера, и полузаметенный снегом балкон, и полузатопленные поженки. Они одинаково дороги мне.

ВЕРЕЗКИНА НЯНЯ

И деревья, как люди, друг без друга обойтись не могут. Даже береза, которой ни ветры, ни стужа не страшны. Ее в детстве ольха нянчит. Семена у ольхи легкие, крылатые, всходят быстро, заморозков не боятся. Она березку в раннем детстве греет, широкой листвой от ветров прикрывает, все удары принимает на себя. А на вторую весну березка уже и сама ничего не боится, к солнцу тянется. И так же как люди, частенько забывает, кто ее вынянчил. Прислушайтесь, о чем шумит она во время грозы: «Какая я белая, какая стройная, какая сильная, ловкая!» И некому укорить ее за хвальбу, некому сказать: «Перед ольхой и мороз шапку снимает». Я тоже, как все, люблю нашу березоньку, не хаю ее, но и не всегда хвалю: за добро добром платить надо. Друг без друга мы ничего не стоим.

ПОПУТЧИК

— Сбегай на ручей за водой, — скажет мать, и мне приятно слышать ее «сбегай». Ведра в руки, шапку на затылок — и одна нога дома, а другая уже за порогом.

Стоит хлопнуть калитке, как рядом, с большого камня, лежащего в овраге, донесется: «Чак-чак-чак-чак-чак!» Остановлюсь

на секунду, гляну, как приседает и кланяется мне чекан.

Вот он взмахнул крылышками и перелетел на поленницу, что была поставлена рядом с домом в половодье, потом на крышу бани, которая чудом уцелела в паводок, тросом пришлось за столб привязывать, чтоб не унесло.

Так он провожает меня к ручью и обратно ежедневно. «Чак-чак, чак-чак-чак-чак!» А я уже воды в ведро ковшом начерпал и в ручей загляделся. В крохотном омутке рыбки плавают. Какие же они малюсенькие! И сам ручей мелкий. Неужели это я их в литровой банке держал, ловил их в снятую с себя рубашку? Кажется, кто-то другой был, а не я...

Так кажется. Не ручей обмелел, а мы выросли. Потому и дороже с каждым годом мамино «сбегай», что, став взрослыми, нам порой хочется хотя бы на минуту вернуть детство.

— Принес? — скажет мать, а я жду, что добавит: «Сбегай поиграй!» Но мама уже давно бабушка и говорит это не нам.

Только чекан, или рячкун, как его у нас зовут, провожает меня за водой, все так же приседает и кланяется мне, словно просит не подходить к камню, под которым у него гнездо.