Юный Натуралист 1971-02, страница 47

46

ру Васильичу, рассматривая медведя: нам, мол, все равно ждать, пока у него новый мех вырастет, а вы за это время еще раз хорошенько подумайте...

И Петр Васильич сказал: ладно, мол, подумаем хорошенько еще раз... Неужели все-таки отдаст?

Эх, знать бы! И почему, когда два года назад Петр Васильич предложил Мишку выпустить, он, Егорка, закричал первый: нет-ка!.. Пусть в интернате поживет!..

Не знал тогда, конечно, Егорка, что тут будет у медведя за жизнь...

В начале недели как-то вечером всей школой работали в интернатском саду... Петр Васильич да преподаватель по труду, да еще несколько учителей подрезали малину, а ребята ходили между рядков, подбирали обрезанные стебли, стаскивали их в одну кучу на краю сада.

В это время они и услышали, как за школой медведь заревел — сначала вроде негромко, а потом все сильней да сильней.

Петр Васильич приподнялся между рядками малины, сказал:

— А ну-ка, Егор, пробежи... Неужели опять кто дразнит?

Егорка побежал.

Как только выскочил из-за угла школы, увидал около клетки шофера Конона с дружками. Они стояли, ткнувшись лицами в металлическую сетку, а сам Конон протягивал через дыру большую эмалированную чашку, доверху наполненную арбузными корками.

— Ну ты, тайга, хошь арбузика? — спрашивал Конон, помахивая чашкой. — Скажи-ка нам, хошь?..

— И чего ревет-то, в сам деле? ■— нарочно удивлялись дружки.

— А ну-ка достань! — и Конон поставил чашку на пол поодаль от клетки.

Медведь проворно лег боком, до плеча просовывая лапу между прутьями, поцарапал черными когтями около чашки пол, но до нее не достал... Ловко перевернулся на другой бок и просунул за чашкой другую лапу.

— Он думает, левая у него длиннее!

— Вот ума, а?

— Нет, ты гляди, ты гляди — опять не хватает!

А медведь ощерился, глухо рыча, шерсть на загривке у него поднялась дыбом, и вдруг он вскинул головой, рывками открывая пасть, словно позевывая, и тяжело заревел. Глаза его теперь яростно горели, мокрые зубы блестели, а красная раскрытая пасть все подрагивала судорожно, и из нее, как стон, рвался тяжело булькающий хрип — теперь он как будто захлебывался от злости...

Егорка чуть не заплакал от жалости и от обиды за Мишку.

Прошмыгнул он под рукой у Конона, схватил чашку и веером швырнул корки на улицу...

— Ты что делаешь, что делаешь? — заорал Конон. — Я зверю хочу, а он!..

Егорка поставил пустую чашку на траву.

— Нужны ему ваши объедки!

— Что это ты больно много воображать стал, а? ■— спросил Конон. — А что, если я отцу дневник отвезу?

Егорка тоже озлился:

— Ну и везите! Что я его, сам дома не показываю? У меня там оценки хорошие...

— Хорошие-нехорошие, а сказать пару слов всегда можно.

Один из дружков Конона вдруг прищурился:

— Постой-ка! Да это же тот парень, что лампочку вот эту разбил. Где его, думаю, видел? А это он!

— Твоя, выходит, работа? — спросил Конон, показывая на металлическую тарелку фонаря с пустым патроном, висевшую на деревянном столбе над клеткой.

Егорка увидал, как из-за угла школы вышел Петр Васильич, и только вздохнул.

— Хулиганов, понимаешь, растим! — сказал тот, который узнал Егорку. —- Вот ты, Виктор Михалыч, директору все и расскажи сейчас, как он лампочку эту... А я гляжу, метится стоит, а потом — др-рынь!

— А чего там директору, — сказал Конон. — Я вот на этой неделе к отцу его поеду на пасеку — Петр Васильич медку на интернат выписал... Вот там я и скажу. — И покачал головой. — Молодежь!..

Петру Васильичу он, и верно, ничего тогда про лампочку не сказал, а вот наябедничал ли отцу? Ездить-то он на Узунцы ездил, вон даже гостинец от мамы Егору привез — большой пирог из щуки.

Хорошо, если не наябедничал: за что, за что, а за поведение в интернате спрашивает отец по всей строгости... И как ему объяснишь, что затем Егор и разбил эту лампочку, чтобы Конон не подходил к медведю, когда идет с дружками из гаража поздно вечером, не дразнил бы его своими кусками?..

Обо всем этом думал Егорка Полунин, когда с тощим своим рюкзачком, в котором лежали только дневник да еще кое-что по мелочи, шел он по осеннему лесу на пасеку в Узунцы.

Сначала мама хорошенько покормила Егорку, а потом он вышел во двор.

Здесь, недалеко от сараев, под большим чаном, в котором клокотало желтое варево, жарко горел костер, плотно подрагивал над ним гретый воздух, горячо пахло смольем и топленым воском.

Рядом отец закладывал старую вощину во второй чан.