Юный Натуралист 1971-11, страница 54

53

он смотрит, не сводя глаз, и не шевелится даже, оробел.

Взял его старик на руки, тот лежит, ножки свесил — длинные ножки, тепленький сверху, где солнышко обогрело, а снизу захолодел весь. Засмеялся Корнеев, прижал олененка к себе. Тот дернул ножками, — беспомощно болтнулись они и опять повисли.

— Бежать хочешь? — спросил Корнеев. — Куда тебе, бедолага? — Плотнее прижал к себе пушистый комок и пошел назад, к домику.

Дома уложил гостя на матрац, прикрыл фуфайкой, — с плеча снял, спросил:

— Что будем делать?

Олененок поднял голову, мекнул в ответ тоненько, как ягненок.

— Вот я и говорю, — сказал Корнеев,— жить будешь.

Потом поджег кружочек сухого спирта на очаге, подогрел сгущенное молоко. Положил горсть снега в жестяную миску и растопил его на том же огне. Смешал молоко с талой водой. Поставил на матрац олененку. Тот встряхнулся, поднялся на ноги, дедова фуфайка сползла с него. Олененок сделал два-три шажка по направлению к миске. Ножки его дрожали, и сам он, изжелта-серый комочек, колыхался на воздухе, как воздушный шарик.

— Тихонько, тихонько, — приговаривал дед, — упадешь...

Но олененок удержался на ножках, придвинулся к миске и нагнул голову к молоку. Тут он не рассчитал немножко и окунулся мордочкой глубже, чем следовало. Фыркнул, прочистил ноздри и начал пить.

— Будешь жить у меня, — сказал Корнеев, — буду поить тебя молоком. Как же тебя назвать?

И назвал олененка Жешкой.

Оленята редко приживаются в неволе, но Жешка прижился в туристском лагере. Впрочем, разве это неволя? Скалы, синее небо, простор! Все здесь привычно оленю с первого дня. Просто Жешка сменил нерадивую маму, бросившую его в беде, на заботливого деда, и, когда первые туристы пришли в лагерь, Жешка скакал вокруг них и совал нос в рюкзаки, отыскивая сгущенное молоко.

Туристы без ума от Жешки. Каждый сует ему хлеб, сахар. Жешка жует, смешно поводя ноздрями; рожки прорезались у него бугорчатые, норовит почесать их обо что-нибудь твердое.

Олененок с каждым днем хорошеет. Грудка его раздается вширь, ноги обрастают крепкими мускулами. Из лагеря Жешка никуда не уходит. Корнеев рад — мало ли что может случиться. Но попрошайка из Жешки выйдет отменный. Так и ходит за дедом, просит что-нибудь вкусное.

К туристам привык: каждую партию встречает, едва только заслышит вдалеке говор. Вылетит навстречу и станет на тропинке как вкопанный.

Кончался летний сезон. Близкие вершины покрылись снегом, по ночам заводи в ручьях затягивались ледком. Жешка отрастил густую шерстку, бывший олененок превратился в красавца оленя.

— Жешка, Жешка, — поглядывал на него Корнеев. — Как будем расставаться, друг?

Все чаще задумывался старик: что делать?

А что делать? Придется оставить оленя здесь.

И когда караван пришел за оборудованием и за Корнеевым, вылил дед в таз две банки сгущенного молока, разбавил водой, бросил печенье, остатки, что у него нашлись, вынес все это в сени домика, в котором прожил сезон, кликнул Жешку. Тот послушно пришел, зачуял лакомство и приник мордой к тазу. Час будет лакомиться, рассудил Корнеев, за уши не оттянешь.

А за час караван под горку уйдет далеко. Особенно если погонять лошадей.

Но история олененка на этом не кончилась. Первым, кого встретил Корнеев, поднявшись на перевал через год, был Жешка.

— Друг ты мой! — не выдержал старик, заплакал.

А тому хоть бы что: трепал за спиной у деда рюкзак, пытаясь вытряхнуть на снег звеневшие консервные банки — найдется же среди них хоть одна с молоком.

— Сейчас, — приговаривал дед, сбросив рюкзак и развязывая тесемки. — Сейчас, милый!

И опять началась добрая совместная жизнь.

Осенью Жешка разыскивал свое стадо, дрался с самцами, чтобы стать равным с ними, зимой водил важенок по лесам, а потом предательски бросал их и уходил на легкие хлеба к деду.

Так было и в этом году —в четвертый сезон.

М. ГРЕШНОВ